– Иллюстратор детских книг. Я помню. Да.
– Идея принадлежала Сереже. Даже не идея… Тень идеи, намек на нее. А я всего лишь углубила ее. Довела до совершенства. До логического конца. Сереже было важно узнать, что произошло двадцать лет назад. Но он вряд ли справился бы без меня. Мне удалось.
– И что же было в тех дневниках? Которые ты подделала?
– Ничего особенного. Рисунки. Просьбы. Приветы издалека. Обещание вернуться. Ведь зимм-мам всегда возвращается.
– Значит, это…
– Это я. Инга – зимняя, Инга – мама. Зимм-мам.
Белке становится холодно. Зимм-мам и впрямь возвращается. Зима.
– Жаль, Сережа не увидел нашего триумфа.
– Почему?
– Он уехал. В очередной раз. Он редко появлялся. Да и я провела здесь не так уж много времени. Но его хватило, чтобы выманить из норы не серийного убийцу, а раскаявшегося сына.
– А если бы оказалось наоборот? Ты рисковала.
– Мне нравится, когда адреналин зашкаливает. Ровно так, как сейчас. Как было час назад. Когда я ухлопала всех поодиночке, в разных комнатах, в разных частях дома.
– А… младшие?
– Нет-нет, доверить клиническим идиотам самую важную часть плана я не могла. Они всего лишь отвлекали внимание. Усыпляли бдительность, заговаривали…
– Заговаривали до смерти, – эхом откликается Белка.
– А ты в это время бродила внизу и ничего-ничего не подозревала. И те, кого пришлось убить, ничего не подозревали. Даже Шило не сообразил, что происходит. А он был умным парнем.
– Да. Он был не дурак. А если бы я поднялась?
– Ты не поднялась. Ты сделала ровно то, что и должна была сделать. И все время делала. Ты купилась на открытку. И купилась на шахматы. И на иероглифы на бамбуке.
Тот, кто поселился в Белкиной голове, страшно хочет знать, что эти иероглифы означают.
– Откуда ты узнала… про открытку, про шахматы?
– Когда мне было пять, я очень хотела дружить с тобой. А хотеть дружить означает пристально вглядываться, только и всего. Вот я и вглядывалась. Подмечала всякие мелочи, связанные с девочкой по имени Белка, в то время как она была увлечена своим Сережей. Потом желание дружить прошло, но память осталась. Эти мелочи – часть памяти, их не вытравишь.
– Не вытравишь, – соглашается Белка. – Сколько бы ни старался.
– Да.
– Да.
– Да.
– Да.
Обе они начинают смеяться. Белке по-прежнему не нравится Татин смех, но остановиться она не в силах.
– Самое время сыграть в нашу любимую игру, ты не находишь? – смеется Тата.
– Вы поедете на бал? – заливается Белка.
– Да! Ведь да?
– Нет.
– Почему?
– Потому что я проиграю.
– Ты уже проиграла. Так что ничего страшного.
Смех прекращается так же внезапно, как и начался.
– Ты проиграла, – Тата дергает себя за мочку уха.
Наверное, это привычка – дергать себя за ухо. Такая же глупая, как и привычка наматывать волосы на палец.
– Ты проиграла. Как и все они. Как дура Маш, которую легко было подцепить на крючок, посулив хорошие комиссионные от продажи…
– Ты это все придумала.
– Электронное письмо, звонок с левого номера. Парочка идиотов, готовых подтвердить все, что угодно, за небольшие деньги… Это все не важно, Белка.
– Что же тогда важно?
– Сережа. Ведь он для тебя важен. Нет?
Сережа все время выпадает из схемы. Не вписывается ни в одну из комбинаций. Тому, кто поселился в Белкиной голове, это не нравится.
– Где он?
– Не хочешь услышать историю до конца? О дневнике, в котором было написано: если ты поможешь мне, зимм-мам обязательно вернется.
– Ты… все это сделала ради куска земли и развалюхи на ней? Не слишком уж дорого она стоит…
– Нет-нет-нет! – Кит по имени Моби Дик радостно лупит мощным хвостом по волнам. – Ради этой развалюхи… Хотя мне больше нравится слово «халупа»… Я бы даже мараться не стала, поверь. Речь идет совсем о другом наследстве. Совсем о другом.
– О другом?
– О больших деньгах. Очень больших. Я даже представить себе не могу такое количество нулей.
– Странно…
– Странно – что?
– Что ты обратилась за помощью к дурачку… Ч-черт… К опасному сумасшедшему. Что ты обратилась за помощью к идиотам и полицейскому. Странно, что ты не обратилась ко мне.
– И ты бы согласилась?
– Может быть…
– А может, и нет, – голос Таты исполнен тоски – настоящей, неподдельной.
– Я кажусь тебе слишком правильной? Я совсем не то, что все остальные?
– Совсем, совсем не то. Мне жаль. Мы могли бы стать друзьями. Близкими, ведь мы же сестры. И, наверное, я бы переехала к тебе в Питер, потому что долбаный нищий Новгород остобрыд мне хуже горькой редьки. Все бы так и было. Если бы не количество нулей… Оно огромно, поверь. И до этого момента половина из этих нулей принадлежала тебе. А вторая – дурачку. Я видела завещание Сережи. Он составил его заранее. Он очень заботливый человек.
– Какое завещание? При чем здесь Сережа?
– При деньгах. Множество нулей – это и есть Сережины деньги. Он погиб десять дней назад. Вертолет, на котором он летел, разбился. Мне бы хотелось быть последней, кто сообщит тебе об этом. Но сообщать больше некому.
Белка словно проваливается в бездну, в воронку, в полынью. А вместе с ней в пропасть летят и крошки-лемуры, и крошки-колибри, и сухие плети плюща. И все кузнечики мира готовы исчезнуть, совершить массовое самоубийство, потому что их Повелителя больше нет.
– Ты врешь. Вчера вечером он звонил Лёке.
– Тот же трюк, что и с клиентами этой идиотки Маш. Звонила я.
– Ты врешь. Если бы он погиб, я узнала бы об этом. Все бы узнали. Такую информацию не скроешь.
– Ее и не скрывали. Информация появилась в нескольких крупных газетах Гонконга и Сингапура, в последнее время он жил в Сингапуре. Но вы не знали об этом, потому что не читаете ни по-английски, ни по-китайски. Жалкие неудачники.
– Ты читаешь по-китайски?
– Нет. Только по-английски. К тому же у меня есть телефоны. Его и его личного секретаря.
А Белка никогда не была счастливой обладательницей ни одного Сережиного телефона. И это чертовски несправедливо…
Или – справедливо?
Сережа всегда был нежен с ней. Сережа, всю жизнь сражавшийся с призрачным зверем внутри, любил ее. Какой бы ни была его любовь – то, что они ни разу не встретились, и есть высшее ее доказательство.
