– Она сбежала. Что о ней говорить. Всплывет в какой-нибудь Москве через пару дней. То-то мы посмеемся.
Почти тут же раздалось короткое «ха-ха», – и Белка сразу узнала Миша. А потом подумала, что «всплывет» – не самое удачное слово. Зловещее. Наверное, похожие мысли возникли и в голове у Парвати, оттого она и переспросила:
– Всплывет?
– В смысле – отыщется, – тут же поправилась Маш.
– Хорошо бы.
– Она сбежала со своим парнем. Что тут думать?
– Когда ты видела ее в последний раз?
– Вообще-то, об этом нас с Мишкой уже спрашивали. Участковый. Вы при этом присутствовали, – МашМиш, в отличие от Сережи, Лёки и младших детей, обращались к бабке на «вы». – Ничего нового я сказать не могу.
– А ты подумай хорошенько.
– Даже напрягаться не стану, – веселая дерзость Маш вызвала у Белки восхищение, смешанное со страхом, и она так крепко ухватилась за стул, что побелели костяшки пальцев.
– Ты, я смотрю, не особенно расстроена.
– Другие тоже не убиваются. И вас я с носовым платком не видела.
– Придержи язык, а то…
– А то – что?
– Раз ты ничего нового сказать не хочешь, придется это сделать мне. Ну-ка, расскажи, о чем вы с братом говорили на пляже?
– Мы много о чем говорим на пляже, – на этот раз голос Маш звучал не так уверенно, как раньше.
– Может, ты мне скажешь, Михаил?
– Мы много о чем говорим… – эхом откликнулся Миш.
– И что же вы говорили об Асте?
В комнате повисла тишина, такая оглушительная, что было слышно, как поскрипывает нитка под крючком Парвати.
– Н-ничего особенного.
– И не высказывались в том духе, что она м-мм… не самый лучший человек? Что хорошо бы ей исчезнуть с лица земли. А, Михаил?
Первой не выдержала Маш:
– Я ее терпеть не могу, это правда. Никакой не секрет. Ну и что?
– Я спросила у твоего брата.
Парвати знает, куда бить. Она целится не в бронебойную Маш, а в слабака Миша, если истребитель не выдержит и сорвется в штопор – во всем будет виноват именно Миш, никто другой.
– Ну?
– Мы не ссорились с Астой, – заныл горе-летчик.
– Я и не утверждаю, что вы ссорились. Вы просто решили избавиться от нее.
– Нет!!!
Неясно, кто произнес это – Маш или Миш, голос совершенно бесплотен, ничто не может спасти маленький истребитель от гибели. Ничто, кроме чуда.
– Твой брат, понятное дело, был против, – продолжала напирать Парвати. – Ведь так?
– Я… Я…
– Заткнись, Миккель, – отрывисто бросила Маш.
– Пусть говорит.
– Ему нечего сказать. Потому что все это неправда.
– Что именно?
– Что… что мы хотели избавиться.
– Кое-кто слышал ваш разговор. В подробностях.
– Там же никого не было… – простодушный Миш прокололся первым.
– Заткнись!
– Говори.
Радиоспектакль за ширмой набирает обороты, два голоса – Маш и Парвати – мутузят друг друга, как боксеры на ринге. Маш явно проигрывает бабке, ее жестким, как наждак, интонациям. Странно, но Белка испытывает ту же боль, какую испытала совсем недавно, прыгая по камням; только теперь эта боль переместилась с беззащитных пяток куда-то в грудную клетку, в сердце. Парвати не должна вести себя так, как будто МашМиш – посторонние, они ведь ее внуки!..
– Нет ничего тайного, что не стало бы явным.
– Тоже мне, открытие месяца, – огрызнулась Маш.
– Если вы совершили это, – Парвати сделала упор на «это». – Если вы совершили…
– Нет. Мы ее и пальцем не тронули.
– Михаил?
– Мы ее и пальцем не тронули…
Жалкий, жалкий Миш! Он способен лишь воспроизвести сконструированные Маш фразы, но в его исполнении оны выглядят куцыми, съежившимися. Лишенными всякого смысла. Добиваться правды от Миша – все равно что добиваться правды от гамака в беседке. Скажи сейчас Маш: «Да, мы совершили ужасное», Миш повторит все сказанное сестрой; но в этом признании не будет ни раскаяния, ни сожаления, лишь пустая оболочка. Никчемная шкурка, которую змеи сбрасывают во время линьки.
– Я бы хотела взглянуть на него, – сказала Маш.
– На кого?
– На того человека, который… который все это придумал.
– Такое не придумаешь, – заметила Парвати.
– Предъявите мне этого человека, и мы посмотрим друг другу в глаза.
Что, если Парвати решит представить МашМишу единственного свидетеля их дурных намерений прямо сейчас? От страха Белка сползла со стула и прижалась носом к ширме: изнанка Багдада оказалась изъеденной жучком-древоточцем, от самого дерева пахло затхлостью и еще чем-то, не очень приятным, – кажется, тиной. Той самой, которая со всех сторон окружала Лазаря в гроте. И Белке вдруг захотелось оказаться на его месте – там, где бессильны гнев и мстительность Маш, и холодная отстраненность Парвати, которая никого, никого не любит! Разве что Сережу, – но на Белку ей точно наплевать. Один кивок подбородка, – и Сережа отодвинет ширму, и Белка предстанет перед МашМишем! И никто ее не защитит. Даже Повелитель кузнечиков.
– Этот человек соврал, – продолжила Маш. – Не знаю, зачем он это сделал. Наверное, ненавидит нас с Миккелем, вот и придумал историю. У него больная фантазия.
– Такое не придумаешь, – снова повторила Парвати, но теперь ее голос звучал не так уверенно, как раньше.
– Придумать можно все, что угодно. Или услышать то, что хочешь услышать. Я готова поговорить с ним. Миккель, я думаю, тоже будет не против. Правда?
– Э-э…
– Чем вороненок нехорош? Он черен телом и душой, – нараспев произнесла Маш, как будто издеваясь над всеми, присутствующими в комнате. Быть может, эта фраза имела тайный смысл, и даже скорее всего. И адресована она была единственному посвященному – Мишу. Тот приободрился:
– Я не против.
– Давайте его сюда, и я в два счета докажу, что он врунишка, – В голосе Маш было столько торжества и пренебрежения одновременно, как будто она знала, кто противостоит ей: не Парвати и не Сережа, единственные взрослые и достойные соперники. Кто-то другой, совершенно ничтожный, маленький – как морская блоха дафния, как стрекоза. Оборвать ей крылья хватало сил даже у четырехлетнего Гульки, что уж говорить о Маш? Маш владеет таинственным и страшным бэнг-бэнг-бэнг, и то, что Белка до сих пор не упала бездыханной, с дыркой во лбу, – всего лишь случайность. Или добрая воля кузенов из Саранска. Но ветер в любой момент может перемениться, и добрая воля станет злой.
