До отправления оставалось несколько минут, но Саша не торопил поезд – уезжать не хотелось. Холмогорова не оставляло ощущение, что он покидает Москву навсегда: теперь уже никогда не будет просторной и уютной квартиры, интересных ролей и приглашений поучаствовать в каком-нибудь ток-шоу. Папарацци не будут отлавливать его в клубах и у подъезда, чтобы запечатлеть для журналов, как артист проводит вечера и с кем возвращается домой. Этого, правда, пока не было, но в том, что могло бы быть очень скоро, Александр не сомневался. А теперь не будет вовсе, как и многого другого. Словно он возвращался в прежнюю жизнь, где, может быть, и не было особой нищеты, но все равно приходилось рассчитывать каждый рубль.
Мир оказался узким, сжатым до одной маленькой точки бытия, в которой было все, что его радовало и наполняло непонятным спокойным счастьем. И эта горошина закатилась куда-то – так далеко, что не найти. Да и отыскивать особой нужды уже нет. Откинувшись в кресле «Невского экспресса», Холмогоров не хотел вспоминать о том времени, поскольку понимал: все, бывшее тогда центром мира, что он ценил более всего и любил, звалось простым именем – Надя. Только возвращаться в тот мир желания не имелось. Однако приходится мчаться туда. Против воли, оставив все – беззаботную жизнь, надежды, планы, ипотечный кредит и не убранную после беспросветной пьянки квартиру.
В вагон заходили люди, Холмогоров старался не замечать их. Надвинул на глаза широкий козырек замшевого кепи, чтобы не разглядывали и его. Какой-то пассажир подошел и опустился рядом. От мужчины разило кремом после бритья. Саша отодвинулся к окну и выглянул на перрон. Совсем рядом, отделенная от него тонким стеклом, стояла немолодая пара. Вероятно, женщина провожала мужа. Она молчала, слушала, что говорит супруг, и осторожно гладила его по щеке, причем делала это со щемящей душу нежностью, словно провожает любимого навсегда. Потом муж поцеловал ее, хотел отойти, шагнул уже в сторону двери вагона, но вернулся и поцеловал еще раз.
Поезд тронулся. Мужчина подхватил за ремень небольшую дорожную сумку, побежал, обернулся.
– За неделю управлюсь, – приглушенно долетели до Саши его слова.
«Человек уезжает всего на неделю, – удивился Холмогоров, – а прощаются так, будто на всю жизнь расстаются. А ведь обоим под пятьдесят, не меньше».
Александр закрыл глаза и коснулся виском стекла. Вагон тихо дрожал, словно ждал, когда поезд разгонится. Откуда-то донесся женский смех, потом мелодия звонка мобильного телефона – писклявая и противная. Попутчик шуршал бумагами, что тоже раздражало. Скорее бы заснуть! Хотя и это ничего не даст. Неожиданно перед глазами встал зимний лес. И Разоренов, распростертый на снегу, дергающий ногой.
– Гады… – прошептал Саша.
Открыл глаза и покосился на соседа. Тот читал компьютерную распечатку. Холмогоров взглянул на текст и понял, что это текст сценария.
«Лестничная площадка. К квартире Веры подходит Славский. Оглядывается, поднимает руку, чтобы нажать на кнопку звонка, задумывается. Дверь квартиры открывается, и выходит улыбающаяся Вера, за ней следует Пепеляев. Увидев Славского, Вера хочет проскочить мимо, словно ей тот незнаком.
Славский. Я вернулся.
Вера (Пепеляеву). Любимый, ты сигнализацию не забыл включить?
Пепеляев смотрит на Славского.
Пепеляев (Славскому). Ты чего приперся?
Славский (Вере). Нам надо погово…»
Александр поднял глаза и взглянул на попутчика. Потом снова повернул голову к окну, подумал: «Знакомое лицо, где-то я с ним встречался. Продюсер, режиссер?» Но вспомнить так и не смог, хотя показалось, что видел этого человека не один раз, разговаривал с ним.
– Холмогоров! – тихо окликнул его сосед.
Саша обернулся и теперь сообразил: когда-то вместе учились в институте, только на разных факультетах. Особо не общались, просто иногда разговаривали в курилке. Имя у парня было какое-то очень простое. Иван, Федор? Нет, другое…
– Привет, – отозвался он.
– Что со скулой?
– На съемках повредил, – объяснил Холмогоров. – Я же без дублеров работаю, все сам стараюсь делать.
– Хорошо приложился, – радостно констатировал бывший однокашник. – Или тебя хорошо приложили. А мы все больше мелодрамами занимаемся. Мыло, конечно, но заказчику того и надо. Никаких натурных съемок, павильоны тоже не арендуем, все эпизоды в квартирах снимаем.
– Или на лестничных площадках, – кивнул Холмогоров, показывая на листы, лежащие на коленях попутчика.
– Ну да, – согласился тот. – Строгаем, как можем, еле успеваю сценарии читать. Даже в поездах приходится.
– Ты режиссер?
– Нет. Режиссер у нас Решетов. Он же и генеральный директор компании. Я при нем главным редактором. А больше редакторов нет. Надо бы взять, только Решето на всем экономит.
Решетова Саша помнил хорошо.
– Послушай, Иван…
– Я Василий, – поправил попутчик. – Вася Горелов. С твоей женой в одной группе учился. Забыл, что ли?
– Прости, оговорился.
Теперь Холмогоров сообразил: рядом с ним был тот, кто в студенческие годы вечно занимал деньги и не всегда отдавал.
Они проговорили до самого прибытия. Посидели даже в баре вагона-ресторана, где выпили по паре кружек пива. Когда расставались на вокзале, Горелов спросил:
– Ты сейчас сразу домой к жене, или еще дела какие-то?
Саша пожал плечами, раздумывая, стоит ли говорить правду, и все же признался:
– Так мы в разводе. Поеду в какую-нибудь гостиницу.
– Зачем? – удивился Василий. – На фига тебе деньги выбрасывать, поживи у меня. Квартира не в центре, правда, но зато место тихое и комната отдельная тебе обеспечена.
Район и в самом деле оказался тихим и был застроен хрущевскими пятиэтажками. Квартира Горелова была крохотной, зато трехкомнатной, и Горелов обитал здесь в одиночестве. Холмогорову он выделил шестиметровую клетушку, в которой едва умещались раскладной диван, узкий платяной шкаф, рабочее кресло и стол, похожий на располневшую к старости тумбочку.
– Повезло мне, – рассказывал хозяин, – у меня была однушка, а потом случайно узнал, что некая старушенция меняет свою, вот эту, на меньшую с доплатой. Доплату она попросила копеечную и все боялась, что я не отдам ей деньги. Так переживала, бедная… А я ведь всегда отдаю, если ты помнишь. Перезайму, но долг верну обязательно.
– Помню, конечно, – неконфликтно согласился Саша, оглядывая тесное пространство.
Жить в такой комнате, конечно, нельзя. Прийти поздним вечером, бухнуться спать, утром выпить кофе и умчаться – это возможно, а проводить здесь все время… Но пришлось лежать на диване, потому что пойти было некуда. Горелов вычитывал сценарий в другой комнате. Диван был жесткий, и от него пахло пылью. Холмогоров вышел на малюсенькую кухню, заглянул в холодильник и обнаружил – внутри пусто. Тогда оделся, осторожно прикрыл за собой входную дверь и отправился искать магазин.
