— Да от нее самой! Та ведь болтушка, каких свет не видывал. Сама Иришке позвонила и начала жаловаться, что сделку назначили на девять утра, это ведь несусветная рань, кошмар!
— А почему Изабель уверяла, что манекен в ее одежде был?
— Так Ирка постаралась, — хмыкнул Золотой, — максимальное сходство соблюсти. Сама джинсы стразиками расшивала — чтобы получилось точно, как у Изабель. Говорю тебе: дура.
— Георгий Васильевич, но вы-то — умный! Неужели сами не понимали, что это все — несерьезно, по-детски?
— Но дальше-то — я девчонкам очную ставку устроил, — не без гордости продолжил Золотой. — Место выбрал сам. Все узнал про бассейн. Что вышка десятиметровая есть. Что санитарный день, никого не будет. Что воду станут сливать. Отличный получился бы несчастный случай… Кто мог предположить, что там окажется какая-то идиотка и все испортит?! В общем, — окончательно помрачнел фотограф, — обещал я Черкашину, что за брата его отомстят, да слово не сдержал. А тому — глупцу! — время не лекарь. И мозгов Бог не дал. Придумал бред с кислотой. Мало что живой ее оставил, дурында еще и орать начала: «Это был Юрий, Юрий!» Тут даже дураки менты начнут похожего искать. Брата. А Костик и дальше стал глупости воротить. Нет бы на дно уйти. Даже если задержали — раскайся, чистосердечное напиши. Аффект бы признали, через пару лет на свободу. Но нет, взялся в героя играть. Вот на хрена ему было убегать? Глаза от страха вылупил — да под поезд. Собственными руками свою жизнь погубил.
Золотой безнадежно махнул рукой и с вызовом взглянул на Полуянова:
— Ну, услышал правду?
— Георгий Васильевич, — усмехнулся Дима. — В жизни не поверю в вашу красивую сказку. Чтоб вы — да кому-то бескорыстно помогли? Какой-то садовник потерял брата — и вы взялись за него мстить?
— Я только забавлялся. А мстила Ирка, — пожал плечами фотограф.
— Да вам абсолютно наплевать было на обоих Черкашиных. И на Юрия, и на Костю. — Полуянов схватил толстяка за подбородок, попытался поймать его лживый, ускользающий взгляд.
Глаза Золотого косили, бегали. И голос дрожал:
— Дима, ну честное слово! Я просто человек такой — грешный. Обожаю людей стравливать, кайф от этого получаю.
— Не надо, Золотой, сказки рассказывать. Ты мстил не за Юрия, а лично Изабель. За что?
— Ну ты и приставучий. — В голосе Золотого прозвучало даже что-то похожее на уважение. Однако он продолжал отпираться: — С чего ты взял-то такую глупость?
— Да с того, Золотой, что ты сейчас не флэш-моб устраивал, а человека убивал. И, разумеется, на то у тебя имелись веские основания. Изабель чем-то тебе мешала. Шантажировала тебя?
— Хуже, — демонически усмехнулся фотограф. — Она со мной советовалась. Как со старшим товарищем. Ей-богу, так сказала: «Гошенька, а может, мне какой-нибудь желтой газетке интервью дать? Или в ток-шоу выступить? Я ведь этого сенатора — хоть он и в маске был — узнала. По голосу и по фигуре».
Я так и опешил: «Зачем?»
«Да для пиара, — с очаровательным простодушием ответила она. — Мне когда-то ток-шоу хорошо продвинуться помогло — может, и сейчас сработает? Очень уж хочется опять на телевидении работать. В кадре».
Я ей, конечно, категорически посоветовал не дурить. И она вроде пообещала. Но… — Фотограф страдальчески закатил глаза.
— Я понял. На всякий случай ты решил подстраховаться, — с презрением произнес Дима.
— Ага, — кивнул Золотой. — Ну и позабавиться заодно.
— Какой же ты гад! — вздохнул журналист.
— Ладно, не лечи, — буркнул толстяк. — Я уже взрослый мальчик, перевоспитывать поздно. Давай, диск гони. Я тебе все рассказал.
Дима покорно протянул ему флешку.
— А какие у меня гарантии, что у тебя копии не осталось? — жалобно проблеял фотограф.
— Никаких, — хмыкнул Полуянов. — Только мое слово. И я его сдержу при одном условии. Ты прямо завтра переводишь на счет немецкой клиники сто сорок семь тысяч долларов. Это стоимость полной реабилитации Изабель.
— Но…
— Гоша, других вариантов нет. Вот реквизиты.
Дима швырнул поверх распластанного в грязи тела отпечатанную на принтере бумажку и, не оглядываясь, зашагал по черному лесу прочь.
Шел — и представлял.
Как Изабель — излеченная, ставшая еще прекрасней, чем была, — приходит к ним в гости, благодарить. А Надя напряженно сутулится, опасливо переводит взгляд с мулатки на него. И тихо вздыхает, признавая превосходство соперницы.
Хотя на самом деле бояться верной Митрофановой больше нечего.
Он никогда не сможет не то что полюбить Изабель, даже банальную интрижку с ней завести.
Слишком уж мерзким у красавицы оказалось хобби.
