И этот миг был… совершенен.
Ночное небо, нависающее над нами. Гул океана. Крики чаек.
8
В ту ночь мне не спалось.
В полночь я услышала, как меня зовет Гат.
Я выглянула в окно. Он лежал на спине на деревянной тропинке, ведущей в Уиндемир. Вокруг него развалились ретриверы, вся пятерка: Бош, Грендель, Поппи, Принц Филип и Фатима. Их хвосты тихонько стучали о землю.
В свете луны они отливали голубым.
— Спускайся, — позвал он.
Я решилась.
Свет у мамочки был выключен. Весь остров был погружен во тьму. Мы были одни, не считая собак.
— Подвинься, — скомандовала я. Тропинка была узкой. Когда я легла рядом, моя голая рука коснулась рукава его темно-зеленой охотничьей куртки.
Мы смотрели в небо. Как много звезд! Казалось, галактику охватило празднование; люди улеглись спать, и началась грандиозная отвязная вечеринка.
Я была рада, что Гат не стал умничать и разглагольствовать о созвездиях или уговаривать меня загадать желание. Но я не понимала, что означает его молчание.
— Можно взять тебя за руку? — спросил Гат.
Я молча вложила свою руку ему в ладонь.
— Сейчас Вселенная кажется такой огромной! — сказал он. — Мне нужен кто-то рядом.
— Я рядом.
Большим пальцем он погладил мою ладошку в серединке. Там вдруг соединились все мои жизненные токи, трепещущие при каждом движении его пальцев, прикосновении его кожи.
— Не уверен, что я хороший человек, — сказал он через какое-то время.
— Я тоже в себе не уверена, — ответила я. — Но буду стараться изо всех сил.
— Да. — Гат замолчал на мгновение. — Ты веришь в Бога?
— Отчасти. — Я пыталась задуматься об этом всерьез. Знала, что Гата не устроит шутливый ответ. — Когда случается что-то плохое, я молюсь или представляю, что кто-то наблюдает за мной, слышит меня. Например, в первые несколько дней после папиного отъезда я думала о Боге. Для спокойствия. Но уже давно просто плыву по течению. И пожалуй, в этом нет даже отголоска духовности.
— А я больше не верю, — проговорил Гат. — После поездки в Индию. Из-за ужасающей нищеты. Не могу представить, чтобы Бог позволил такое. Когда я вернулся домой, то начал замечать нищих и на улицах Нью-Йорка. Люди страдают и умирают от голода в одной из самых богатых стран мира. Просто… непохоже, что кто-то оттуда присматривает за ними. А значит, и за мной никто не присматривает.
— Это не значит, что ты плохой человек.
— Вот мама верит в Бога. Она выросла в буддистской религии, но теперь ходит в методистскую церковь. Кажется, она мной не очень довольна. — Гат редко говорил о своей матери.
— Ты не можешь верить только потому, что она тебе велела.
— Нет. Вопрос вот в чем: как быть хорошим человеком, если ты больше не веришь.
Мы смотрели в небо. Собаки зашли в дом через свою маленькую дверцу.
— Ты замерзла, — сказал Гат. — Давай-ка я дам тебе куртку.
Мне не было холодно, но я все равно села. Он тоже. Потом снял свою охотничью куртку и передал мне.
Она была нагрета его телом. Слишком широка в плечах. Теперь его руки были голыми.
Я хотела поцеловать его в этот момент. Но не решилась.
Может, он любил Ракель. Фотографии в его телефоне. Сухая роза в конверте.
9
На следующее утро за завтраком мама попросила меня покопаться в папиных вещах на чердаке Уиндемира и забрать то, что понравится. От остального она избавится.
Уиндемир был неказистым строением с покатой крышей, прямо под которой находились две спальни из пяти. Это был единственный дом на острове с забитым чердаком. У него было большое крыльцо и современная кухня с мраморными столешницами, которые смотрелись совсем не к месту. Комнаты были просторными, и повсюду носились собаки.
Мы с Гатом забрались на чердак, прихватив по бутылочке холодного чая, и устроились на полу. Пахло древесиной. На полу сиял ослепительный квадрат от окна.
Мы и прежде бывали на чердаке.
И все же — мы никогда прежде не бывали на чердаке.
Книги были папиной отдушиной. Спортивные мемуары, захватывающие детективы и рассказы рок-звезд — все написаны стариками, о которых я никогда не слышала. Гат не особо вчитывался в названия. Он сортировал книги по цвету. Красная стопка, синяя, коричневая, белая, желтая.
— Ты разве ничего не хочешь почитать? — спросила я.
— Возможно.
— Как насчет «Первая база. Покинуть пределы»?
Парень рассмеялся. Покачал головой. Выровнял свою синюю стопку.
— «Зажигай с моей темной стороной»? «Герой танцпола»?
Он снова смеялся. Затем стал серьезным.
— Каденс?
— Что?
— Заткнись.
Я позволила себе засмотреться на него. Каждая его черточка была мне знакома, но при этом я словно никогда не видела его раньше.
Гат улыбнулся. Сияя. Застенчиво. Он стал на колени, цветные книжные стопки разъехались в стороны, он протянул руки и погладил меня по волосам.
— Я люблю тебя, Кади. Серьезно.
Я наклонилась и поцеловала его.
Он коснулся моего лица. Пробежался рукой по шее и ключице. На нас лился свет из чердачного окна. Наш поцелуй был нежным и электрическим, хрупким и уверенным, пугающим и единственно верным.
Я почувствовала, как любовь потоком течет от меня к Гату и от него ко мне.
Мы были теплыми, но дрожали, мы были юными, но древними, и живыми.
Я думала, это правда. Мы уже любим друг друга.
Уже любим.
10
Нас застукал дедушка. Гат вскочил на ноги. Неловко ступил на рассортированные по цвету книги, разбросанные по полу.
— Я помешал, — сказал дедуля.
— Нет, сэр.
— Конечно, помешал.
— Извини, тут такая пыль, — смущенно вставила я.
— Пенни говорит, тут может найтись что-то интересное из чтива. — Дедушка поставил старый плетеный стул в центре комнаты и сел, склонившись над книгой.
Гат продолжал стоять. Ему приходилось нагибать голову под косой крышей чердака.
— Будьте осторожны, молодой человек, — внезапно и резко сказал дед.
— Простите?
— Берегите голову. Вы можете удариться.
— Вы правы, — сказал Гат. — Я могу удариться.
— Так будьте осторожны, — повторил дед.
