Часть первая, или Поэт рождается
1
Когда мать поэта думала о том, где был зачат поэт, в расчет принимались лишь три возможности: вечером в парке на скамейке, однажды днем в квартире, принадлежавшей приятелю отца поэта, или же утром в романтической местности неподалеку от Праги.
Когда подобным вопросом задавался отец поэта, то приходил к заключению, что поэт был зачат в квартире его приятеля, ибо тот день был сплошь невезучим. Мать поэта отказывалась идти в квартиру приятеля, они дважды поссорились, дважды помирились, отдались любви, но звук повернутого ключа в соседней квартире напугал мать, они замерли и лишь спустя время утолили желание, правда, уже в состоянии обоюдной нервозности, которую отец считал повинной в зачатии поэта.
Однако мать поэта не допускала мысли, что поэт был зачат в чужой квартире (в обстановке холостяцкого беспорядка она с брезгливостью оглядывала расстеленную постель, где на простыне валялась чья-то мятая пижама), равно как и отвергала возможность зачатия на скамейке в парке, где трудно было склонить ее к любви нежеланной и безвкусной: ей претило, что именно на таких скамейках в парке продают любовь проститутки. Таким образом, для нее было абсолютно ясно, что поэт мог быть зачат только в летнее солнечное утро под прикрытием огромного валуна, торчащего среди других валунов в долине, куда по воскресеньям пражане отправляются на прогулку.
Этот фон для зачатия поэта подходит по многим причинам: фон сияния, а вовсе не тьмы, фон дня, а вовсе не ночи; это место посреди открытого естественного пространства, то есть место полета и крыльев; и наконец, пусть и не слишком удаленный от окраинных городских многоэтажек, но пейзаж романтичный, усеянный камнями, выступающими из дикой развороченной земли. Ей казалось, что все это было живописным образом того, что она тогда чувствовала. Разве не была ее великая любовь к отцу поэта романтическим бунтом против прозаичной и упорядоченной жизни ее родителей? Разве смелость, с которой она, дочь богатого коммерсанта, отдалась едва доучившемуся, бедному инженеру, не была в ее душе под стать этому неукрощенному пейзажу?
Мать поэта испытывала тогда великую любовь, и разочарование, постигшее ее спустя несколько недель после прекрасного утра за валуном, не имеет никакого значения. А суть в том, что когда, радостно возбужденная, она объявила своему любимому, что ее интимные дела, ежемесячно отравляющие ей жизнь, уже много дней заставляют себя ждать, инженер с возмутительным равнодушием (хотя, как нам кажется, наигранным и неуверенным) сказал, что речь идет о несущественном нарушении природного женского цикла, который бесспорно вновь вернется к своему благотворному ритму. Мамочка поэта поняла, что любимый не разделяет ее надежд и радостей, обиделась и не разговаривала с ним до того момента, пока доктор не сказал ей, что она беременна. Отец поэта сообщил ей, что водит дружбу с одним гинекологом, который втайне может избавить ее от этих хлопот, и мамочка разрыдалась.
Как трогательны концы мятежей! Поначалу она восстала против родителей ради молодого инженера, а затем побежала к родителям искать защиты от него. И родители не подвели: встретились с ним, поговорили по душам, и инженер, ясно поняв, что выхода нет, согласился на пышную свадьбу и, не чинясь, принял весомое приданое, позволившее ему открыть собственное строительное предприятие; его скромное имущество, вместившееся в два чемодана, переехало на виллу, где со дня рождения проживала его новобрачная вместе с родителями.
Однако быстрая капитуляция инженера уже не могла скрыть от мамочки поэта, что приключение, в которое она бросилась со всей безоглядностью, казавшейся ей прекрасной, отнюдь не было великой взаимной любовью, на какую, по ее убеждению, она имела полное право. Ее отец был владельцем двух преуспевающих пражских магазинов с аптекарскими и парфюмерными товарами, и дочь исповедовала мораль уплаченных счетов; если она сама вложила в любовь все (готовая предать и собственных родителей, и их тихое жилище!), то хотела, чтобы и партнер внес в общую кассу такую же сумму чувств. Стараясь восстановить справедливость, она хотела теперь выбрать из кассы чувств то, что вложила в нее, и обращала к супругу гордое и строгое лицо.
Некоторое время назад семейную виллу покинула сестра мамочки поэта (она вышла замуж и сняла квартиру в центре Праги), так что старый коммерсант с супругой остались в комнатах нижнего этажа, а инженер с их дочерью поселились над ними в трех комнатах, двух больших и одной маленькой, обставленных точно так, как двадцать лет тому определил отец новобрачной, когда построил виллу. Получить в качестве домашнего очага уже готовый интерьер для инженера оказалось делом весьма выгодным, ибо кроме содержимого двух упомянутых чемоданов у него не было ни гроша за душой; и все-таки он предложил небольшими украшениями изменить вид комнат. Однако мать поэта и допустить не могла, чтобы тот, кто посылал ее под нож гинеколога, посмел нарушить привычную планировку интерьера, впитавшего дух ее родителей и долгие годы сладостного обихода, взаимной задушевности и безопасности.
Молодой инженер и на этот раз сдался без боя, позволив себе лишь один скромный протест, который мы непременно отметим: в комнате супругов, в какой они отходили ко сну, был маленький столик; на его широкой ноге лежала тяжелая круглая доска серого мрамора, а на ней стояла статуэтка обнаженного мужчины; мужчина держал в левой руке лиру, опершись ею о выдвинутое бедро. Его правая рука была согнута в патетическом взмахе, словно ее пальцы минуту назад ударяли по струнам; правая нога была выставлена вперед, голова слегка откинута и глаза воздеты к небу. Добавим еще, что лицо мужчины, обрамленное локонами, было необычайно красивым, а белоснежность алебастра, из которого статуэтка была изваяна, придавала фигуре что-то нежно женственное или божественно целомудренное; впрочем, слово божественное мы употребили недаром: согласно выгравированной на постаменте надписи, мужчина с лирой был греческий бог Аполлон.
Но мать поэта редко без гнева смотрела на алебастрового мужчину с лирой. По большей части он стоял, повернутый к супругам задом, иногда служил подставкой для шляпы инженера, иногда на его нежную голову был подвешен ботинок или же на него был напялен носок, невыносимо смердевший и донельзя осквернявший предводителя Муз.
Если мать поэта принимала все это с раздражением, то здесь едва ли было повинно ее неразвитое чувство юмора; она совершенно безошибочно уловила, что носком на теле Аполлона супруг под видом шутки намекает ей на то, о чем вежливо умалчивает: он отвергает ее мир и капитулирует перед ним лишь временно.
Так алебастровый предмет стал настоящим античным богом, то есть существом из мира сверхъестественного, которое вмешивается в мир человеческий, завязывает узлом его истории, интригует и выдает потаенное. Молодая супруга смотрела на него как на своего союзника, и ее мечтательная женственность превратила его в живое существо, чьи глаза временами заволакивались цветом иллюзорных радужек, а уста, казалось, источали дыхание. Она влюбилась в обнаженного юношу, который из-за нее и ради нее был оскорблен. Глядя в его прелестное лицо, она возжелала, чтобы дитя, растущее в ее утробе, походило на этого красивого врага ее супруга. Походило настолько, чтобы она могла думать, будто вовсе не супруг оплодотворил ее, а этот юноша; она просила его, чтобы он своими чарами исправил, переписал, перерисовал злополучное зачатие, как некогда великий Тициан записал своей кистью испорченный холст какого-то мазилы.
