Том I - Ловец стрекоз
КАМИ-НО-КУ
Слог первый имеющий некоторое отношение к Востоку
В тот день, когда ужасный разгром русского флота у острова
Цусима приближался к концу и когда об этом кровавом торжестве японцев
проносились по Европе лишь первые, тревожные, глухие вести, — в этот самый
день штабс-капитан Рыбников, живший в безымянном переулке на Песках, получил
следующую телеграмму из Иркутска:
«Вышлите немедленно листы следите за больным уплатите
расходы».
Штабс-капитан Рыбников тут же заявил своей квартирной
хозяйке, что дела вызывают его на день-на два из Петербурга и чтобы поэтому она
не беспокоилась его отсутствием. Затем он оделся, вышел из дому и больше уж
никогда туда не возвращался.
День у Василия Александровича поначалу складывался самым
обычным образом, то есть ужасно хлопотно. Доехав на извозчике до центра города,
далее он перемещался исключительно пешком и, несмотря на хромоту (штабс-капитан
заметно приволакивал правую ногу), успел посетить невероятное количество мест.
Начал с комендантского управления, где разыскал
письмоводителя из учётно-транспортного отдела и с торжественным видом вернул
ему занятый третьего дня рубль. Потом наведался на Симеоновскую площадь, в
Главное управление казачьих войск, справиться о ходатайстве, поданном ещё два
месяца назад и увязшем в инстанциях. Оттуда переместился в
Военно-железнодорожное ведомство — он давно добивался места архивариуса в
тамошнем чертёжном отделении. В тот день его маленькую, суетливую фигуру видели
и в Управлении генерал-инспектора артиллерии на Захарьевской, и Управлении по
ремонтированию на Морской, и даже в Комитете о раненых на Кирочной (Рыбников
никак не мог получить справку о контузии в голову под Ляояном).
Повсюду юркий армеец успел примелькаться. Служащие небрежно
кивали старому знакомому и поскорей отворачивались, с подчёркнуто озабоченным
видом углубляясь в бумаги и деловые беседы. По опыту было известно, что если
штабс-капитан привяжется, то вымотает всю душу.
Василий Александрович некоторое время крутил стриженой
башкой, шмыгал сливообразным носом — выбирал жертву. Выбрав, бесцеремонно
садился прямо на стол, начинал раскачивать ногой в потрёпанном сапоге,
размахивать руками и нести всякий вздор: о скорой победе над японскими
макаками, о своих военных подвигах, о дороговизне столичной жизни. Послать его
к черту было нельзя — все-таки офицер, ранен при Мукдене. Рыбникова поили чаем,
угощали папиросами, отвечали на его бестолковые вопросы и поскорее сплавляли в
другой отдел, где всё повторялось сызнова.
В третьем часу пополудни штабс-капитан, заглянувший по
снабженческому делу в контору Санкт-Петербургского арсенала, вдруг взглянул на
свои наручные часы с сияющим, словно зеркальце, стеклом (все тысячу раз слышали
историю этого хронометра, якобы подаренного пленным японским маркизом) и ужасно
заторопился. Подмигнув жёлто-коричневым глазом, сказал двум экспедиторам,
совершенно замученным его трескотнёй:
— Славно поболтали. Однако виноват, должен покинуть.
Антр-ну, любовное свидание с прекрасной дамой. Томленье страсти и все такое.
Как говолят япоськи, куй железный, пока голячий.
Хохотнул, откланялся.
— Ну и фрукт, — вздохнул первый экспедитор,
молоденький зауряд-прапорщик. — А вот ведь нашёл себе какую-то.
— Врёт, интересничает, — успокоил его второй, в
том же чине, но гораздо старше годами. — Кто на этакого мальбрука
польстится?
* * *
Умудрённый жизненным опытом экспедитор оказался прав. В
квартире на Надеждинской, куда Рыбников долго добирался с Литейного проходными
дворами, его ждала не прекрасная дама, а молодой человек в крапчатом пиджаке.
— Ну что же вы так долго? — нервно воскликнул
молодой человек, отворив на условленный стук (два раза, потом три, потом после
паузы ещё два). — Вы Рыбников, да? Я вас сорок минут жду!
— Пришлось немного попетлять. Так, показалось
что-то… — ответил Василий Александрович, пройдясь по крохотной квартирке,
причём заглянул даже в уборную и за дверь чёрного хода. — Привезли?
Давайте.
— Вот, из Парижа. Мне, знаете ли, было велено не сразу
в Петербург, а сначала заехать в Москву, чтобы…
— Знаю, — не дал ему договорить штабс-капитан,
беря два конверта — один потолще, второй совсем тонкий.
— Границу пересёк очень легко, даже удивительно. На
чемодан не взглянули, какой там простукивать. А в Москве встретили странно.
Этот Дрозд был довольно нелюбезен, — сообщил крапчатый, которому, видимо,
очень хотелось поговорить. — В конце концов, я рискую головой и вправе
рассчитывать…
— Прощайте, — вновь оборвал его Василий Александрович,
не только рассмотрев, но и прощупав оба конверта пальцами вдоль швов. —
Сразу за мной не выходите. Пробудьте здесь не меньше часа — потом можете.
Выйдя из подъезда, штабс-капитан покрутил головой
влево-вправо, зажёг папироску и своей всегдашней походкой — дёрганой, но на
удивление резвой — зашагал по улице. Мимо грохотал электрический трамвай.
Рыбников вдруг ступил с тротуара на мостовую, перешёл на бег и ловко вскочил на
подножку.
— Ва-аше благородие, — укоризненно покачал головой
кондуктор. — Этак только мальчишки делают. Неровен час сорвались бы… У вас
вон ножка хромая.
— Ничего, — бодро ответил Рыбников. — Русский
солдат как говорит? Или грудь в крестах, или голова в кустах. А и погибну — не
беда. Круглый сирота, плакать некому… Нет, братец, я только так, на
минутку, — отмахнулся он от билета и в самом деле через минуту тем же
мальчишечьим манером соскочил на проезжую часть.
Увернулся от пролётки, нырнул под радиатор авто,
разразившегося истеричным рёвом клаксона, и шустро захромал в переулок.
Здесь было совсем пусто — ни экипажей, ни прохожих.
Штабс-капитан вскрыл оба конверта. Коротко заглянул в тот, что потолще, увидел
учтивое обращение и ровные ряды аккуратно выписанных иероглифов, читать
повременил — сунул в карман. Зато второе письмо, написанное стремительной
скорописью, всецело завладело вниманием пешехода.
Письмо было такое.
