Как она проехала мимо консульства с Булкоксом, клоня голову
ему на плечо! – вспомнил Эраст Петрович. И даже не взглянула в мою
сторону, хотя я сидел у самого окна…
О нет, нет, нет!
Дон прищурился на луну.
– Что там дальше-то? Ах да, ну как же! Фаза «Тайфун».
Сразу после отчаяния («увы, она никогда не будет моей!»), безо всякого
предупреждения, куртизанка устраивает любовное свидание. Совершенно
умопомрачительное, с использованием всех тайн постельного искусства, но не
слишком длинное. Объект должен вкусить сладости сполна, но не досыта. Далее
следует фаза «Аяцури». Расставание, вызванное какими-то непреодолимыми
трудностями. Такая разлука привязывает мужчину крепче любых свиданий и словно
лишает рассудка. Аяцури – это когда в театре кукловод управляет марионеткой. Не
бывали на спектакле бунраку? Обязательно сходите, у вас в Европе ничего
подобного нет. Куклы у нас совсем, как живые, и…
– Перестаньте! – вскричал Фандорин, чувствуя, что
больше не выдержит. – Ради Бога, з-замолчите!
Титулярному советнику было очень худо. Болело сердце, ломило
в висках, колени дрожали и подгибались.
Смахнув со лба капли ледяного пота, уничтоженный Эраст
Петрович выдавил:
– Теперь я вижу, что вы правы… И я… я благодарен вам.
Если бы не вы, я бы и в самом деле совсем лишился рассудка… Я, собственно, уже…
Но нет, больше я не буду куклой в её руках!
– А вот это зря, – не одобрил Цурумаки. – Вас
ещё ожидает самая лучшая фаза: «Тетива лука». В вашем случае пикантность
двойная, – улыбнулся он. – Ведь «лук» по-японски юми.
– Я знаю, – кивнул Фандорин, глядя в сторону. В
голове раздавленного вице-консула понемногу вырисовывался некий план.
– Это фаза полного счастья, когда душа и тело пребывают
на верху блаженства и звенят от наслаждения, будто натянутая тетива. Чтобы ещё
более оттенить сладость, мастерица прибавляет чуть-чуть горечи – вы никогда
наверняка не будете знать…
– Вот что, – перебил Эраст Петрович, мрачно глядя
в глаза человеку, который спас его от безумия, но при этом разбил ему
сердце. – Хватит о дзёдзюцу. Мне это неинтересно. Давайте ваш ключ, я беру
его у вас на один день. И ей… ей тоже дайте – второй, от калитки. Скажите, что
я буду ждать её в павильоне, начиная с полуночи. Но про эту нашу беседу ни
слова. Обещаете?
– А вы её не зарежете? – осторожно спросил Дон. –
То есть мне-то, в общем, всё равно, но не хотелось бы, чтобы в моей усадьбе… Да
и Алджернон обидится, а это не такой человек, с которым я хотел бы рассориться…
– Я ничего ей не сделаю. Слово ч-чести.
К воротам Фандорин шёл мучительно долго, каждый шаг давался
с трудом.
«Ах, дзёдзюцу? – шептал он. – Так это у вас
называется дзёдзюцу?»
Тьма изучавших,
Но как мало постигших
Науку страсти.
Хлопок одной ладонью
День, наступивший после этой безумной ночи, был ни на что не
похож. Вопреки законам природы, он двигался от утра к вечеру не равномерно, а
какими-то раздёрганными скачками. Стрелки часов то застывали на месте, то вдруг
разом перепрыгивали через несколько делений. Однажды, когда механизм принялся
отбивать не то одиннадцать, не то полдень, Эраст Петрович всерьёз и вроде бы
надолго задумался; одно настроение вытеснялось другим, мысль несколько раз
меняла направление на совершенно противоположное, а нудный Биг-Бен всё
отзванивал «бом-бом-бом» и никак не желал умолкнуть.
В присутствии вице-консул не показывался – боялся, что не
сможет поддержать беседы с сослуживцами. Не ел, не пил, ни на минуту не прилёг
и даже не присел, лишь расхаживал по комнате. Иногда заговорит сам с собой
яростным шёпотом, потом надолго умолкнет. Несколько раз в щёлку заглядывал встревоженный
камердинер, шумно вздыхал, грохотал подносом с давно остывшим завтраком, но
Фандорин ничего не видел и не слышал.
Пойти или не ходить – вот вопрос, решить который молодому
человеку никак не удавалось.
Вернее сказать, решение принималось неоднократно, причём
самое бесповоротное, но потом с временем непременно случался вышеупомянутый
парадокс, стрелки на Биг-Бене замирали, и мука начиналась сызнова.
Немного отойдя от первого онемения и войдя в некое подобие
нормальности, Эраст Петрович, конечно же, сказал себе, что ни в какой павильон
не пойдёт. Это единственно достойный выход из ужасающе недостойного положения,
в которое вовлекло вице-консула Российской империи некстати очнувшееся сердце.
Отсечь эту стыдную историю твёрдой рукой, переждать, пока вытечет кровь и
перестанут саднить обрезанные нервы. Со временем рана обязательно затянется, а
урок будет усвоен на всю оставшуюся жизнь. К чему устраивать мелодраматические
сцены с обвинениями и воздеванием рук? Хватит изображать шута, и без того
вспомнить стыдно…
Он хотел немедленно отослать ключ обратно Дону.
Не отослал.
Помешал нахлынувший гнев – самого разъедающего сорта, то
есть не горячий, а ледяной, от какого руки не дрожат, а намертво сцепляются в
кулаки, пульс делается медленным и звонким, а лицо покрывается мертвящей
бледностью.
Как позволил он, человек умный и хладнокровный, с честью
прошедший через множество испытаний, обращаться с собой подобным образом? И,
главное, кому? Продажной женщине, механически расчётливой интриганке! Вёл себя,
как жалкий щенок, как персонаж из пошлой буффонады! Он заскрипел зубами,
вспомнив, как зацепился фалдой за гвоздь, как жал на педали, удирая от стаи
дворняжек…
Нет, пойти, непременно пойти! Пусть увидит, каков он,
Фандорин, на самом деле. Не жалкий, одурманенный мальчишка, а твёрдый и
спокойный муж, который сумел разгадать её сатанинскую игру и с презрением
перешагнул через хитроумно поставленный капкан.
Одеться изящно, но просто: чёрный сюртук, белая рубашка с
отложным воротником – никакого крахмала, никаких галстуков. Плащ? Пожалуй. И
трость, это беспременно.
Нарядился, встал перед зеркалом, нарочно растрепал волосы,
чтобы на лоб свесилась небрежная прядь, – и вдруг вспыхнул, словно бы
увидев себя со стороны.
Боже! Буффонада не закончилась, она продолжается!
И гнев внезапно схлынул, судорожно стиснутые пальцы
разжались. На душе сделалось пустынно и грустно.
Эраст Петрович уронил на пол плащ, отшвырнул трость, устало
прислонился к стене.
