Эпитафия, произнесённая инспектором, была
сдержанно-уважительной :
– Сильный человек. Настоящий акунин. Но главный акунин
в этой истории не японец, а иностранец. Какой стыд!
Фандорина мутило. Хотелось как можно скорее уйти из этого
проклятого места, но пробыли они там ещё порядком.
Сначала уничтожали следы своего присутствия: собрали обрезки
верёвки, поправили портрет микадо и распятье, разыскали и выковыряли пулю,
выпущенную из фандоринского «герсталя».
С европейской точки зрения получался полный абсурд:
начальник имперской полиции зачем-то явился среди ночи в свой служебный
кабинет, сел в кресло, откусил себе язык и умер. Эрасту Петровичу лишь
оставалось надеяться, что по-японски это, возможно, будет выглядеть менее
диковинно.
Потом, по настоянию Асагавы, битый час рвали на мелкие
кусочки все многочисленные досье. Только после этого наконец удалились – тем же
манером, что вошли, то есть через окно уборной.
Из всего архива не уничтожили лишь папку «Окубо». В ней –
страница с зашифрованной схемой, изъятые донесения и три листка с клятвой,
написанной кровью. В сочетании с показаниями свидетеля, князя Онокодзи, который
не только знал о тайной деятельности Суги, но и связан с самим Булкоксом,
совершенно достаточно. Скоро все узнают, отчего покончил с собой интендант
полиции.
Но прежде того следовало довести дело до конца – добыть
улики против англичанина. Если удастся, произойдёт решительное посрамление
Британии и полная победа российских интересов. Шутка ли – английский резидент
устроил политическое убийство великого человека! Пожалуй, дойдёт до разрыва
дипломатических отношений.
Если Булкокс вывернется и выйдет сухим из воды (зацепить его
пока особенно не за что), то придётся довольствоваться разоблачением Суги. Тоже
немало.
Докладывать Доронину или погодить? Пожалуй, рано. Сначала
нужно попробовать прищемить хвост достопочтенному, а для этого, вероятно,
придётся действовать не вполне дипломатическими методами. Опять же тут было ещё
одно обстоятельство, несущественное с точки зрения большой политики, но
чрезвычайно важное для Фандорина. Вот эту-то деликатную проблему, совершенно
приватного свойства, он и обдумывал, поглядывая в окно на поблёскивающие под
солнцем рисовые поля.
Асагава вдруг открыл глаза и задумчиво сказал, будто вовсе и
не спал, а тоже был занят аналитическими размышлениями:
– А ведь подлец Онокодзи нарочно загнал нас в ловушку.
– Почему вы так думаете?
– Папки «Онокодзи» в архиве не было.
Фандорин прищурился:
– Вы хотите сказать, что синоби выполнили заказ сполна?
Проникли в архив и выкрали папку с компрометажем?
– Раз мы сумели найти рычаг, наверняка нашли его и
ниндзя. Они куда опытней в подобных вещах, да и осторожней. Если действовали
вдвоём, то уж, надо думать, не полезли в тайник вместе, как мы с вами, а один
остался караулить снаружи.
– Почему же тогда они не похитили весь архив? Это могло
бы стать для них мощным инструментом влияния! Наконец, секреты стоят больших
денег!
Инспектор удивлённо воззрился на собеседника:
– Что вы! «Крадущиеся» убивают, крадут, шпионят, но они
не занимаются шантажом и вымогательством! Это противоречит их традициям и
кодексу чести.
Эраст Петрович и в самом деле забыл, что в Японии у всех и у
каждого, даже у злодеев, непременно имеется какой-нибудь кодекс. В этом,
пожалуй, было нечто умиротворяющее.
– Значит, Онокодзи получил свою п-папку? Ну разумеется.
Иначе он не говорил бы об архиве Суги так спокойно. Получить получил, однако
платить клану Момоти за выполненную работу не пожелал. Знал, что отвечать
придётся не ему, а старшему самураю. Князь использовал его и обрёк беднягу на
смерть.
– Да что сейчас говорить о самурае? – Асагава
взмахнул кулаком. – Как вы не понимаете? Онокодзи знал, что мы угодим в
ловушку, и не предупредил нас. Он рассчитывал, что Суга нас уничтожит! Клянусь,
я вытрясу из негодяя его чёрную душу!
* * *
Душа чуть было не вылетела из князя безо всякой тряски –
едва он услышал о смерти интенданта.
Локстон ещё гремел ключом от камеры, Асагава ещё грозил
кулаком через запертую решётку, а князя уже пора было откачивать. После первых
же криков разъярённого инспектора («Что, не ждал!? Думал, Суга нас прикончит? А
вышло наоборот!») Онокодзи вскочил с нар, сделался белее мела и бухнулся в
обморок.
– Вот те на, – удивился сержант. – Всю ночь
куролесил, парижские шансонетки распевал. Хвастал, что утром будет на свободе.
– Воды, – коротко попросил Асагава.
Плеснул арестанту из стакана в лицо, принялся хлопать по
щекам, и потомок феодалов очнулся. Завсхлипывал, застучал зубами.
– Вы… вы убили его? Всё, теперь мне конец.
Князя колотило так, что голова болталась на тонкой шее. И
дело, кажется, было не только в том, что кончилось действие морфия, –
Онокодзи здорово перетрусил. Сначала Фандорин решил, что это он так испугался
Асагаву, возмездия за своё коварство. Но вскоре титулярный советник понял, что
ошибался.
Начать с того, что арестант и не пытался изворачиваться.
Совсем наоборот!
– Я не думал, клянусь! Они говорили, что мышеловка
сделана очень искусно! Это он сам виноват, – лепетал князь, хватая Эраста
Петровича за руку и будто оправдываясь за то, что ловушка не сработала. –
Вы скажите это ему, скажите!
– Кому «ему»? – весь подался вперёд
Фандорин. – Мы обязательно скажем, но кому?
Онокодзи хлопнул себя ладонью по губам. Глаза округлились от
ужаса.
– Никому, – быстро сказал он. И, сам себе
противореча, жалобно простонал. – Всё, теперь он меня убьёт…
– За то, что вы стали причиной смерти интенданта?
Аристократ кивнул. Ну, этот себе язык откусывать не станет,
подумал вице-консул. Да и стреляться тоже. Похоже, англичанину все же не
вывернуться!
– Не бойтесь, князь. Мы сумеем вас от него защитить.
Онокодзи лишь помотал головой.
– Вы думаете, мы не знаем, кого вы так б-боитесь?
Знаем. Суга перед смертью назвал его. Это Булкокс.
– Что «Булкокс»? – выпятил глаза Локстон. –
При чем тут Булкокс?
– Алджернон Булкокс был во главе заговора,
направленного против Окубо, – отчётливо выговаривая каждое слово, объяснил
Фандорин – не столько для сержанта, сколько для Онокодзи. – Суга
действовал по указке англичанина. Так?
