– Вам нужно лежать, каждый час делать примочки, а
волноваться нельзя. Очень сильный ушиб головы. Так сказал доктор Альбертини.
– П-почему Альбертини, а не Твигс?
Оживлённая дискуссия по-японски, на сей раз безо всякого
перевода.
Голова в самом деле ужасно болела, и подташнивало, но вся
эта таинственность Эрасту Петровичу начинала надоедать.
Черт с ними, с докторами и консулом. Имелись дела поважнее.
– Маса, Асагава-сан коко, хаяку!
[33]
–
приказал титулярный советник.
Слуга захлопал глазами, испуганно покосился на Сироту. Тот
предостерегающе кашлянул.
Сердце забилось часто, с каждой секундой разгоняясь всё
быстрее и быстрее. Эраст Петрович рывком сел на кровати. Закусил губу, чтоб не
вскрикнуть от боли.
– Маса, одеваться!
* * *
В третьем часу пополудни Фандорин возвращался в консульство,
оглушённый размерами случившейся катастрофы. Он, вероятно, был бы потрясён ещё
больше, если б не постоянное головокружение и спазмы, то и дело пронизывавшие
череп от виска до виска. Из-за этого титулярного советника не оставляло
ощущение нереальности происходящего, какого-то тягостного кошмара. Всё было
слишком, до неправдоподобия ужасно. Наяву так не бывает.
Инспектор Асагава убит какими-то хулиганами. Если верить
японской полиции, случайно, в бессмысленной пьяной потасовке.
Сержант Локстон скончался у себя в кабинете от разрыва
сердца.
У доктора Твигса, как показало вскрытие, лопнул сосуд в
мозгу.
Всё это можно было бы счесть очень маловероятным, но
теоретически возможным совпадением случайностей – если бы не человек-невидимка,
убивший свидетеля, и исчезновение всех трех улик.
Из кабинета доктора пропала зашифрованная схема. При
сержанте не обнаружили никаких клятв, писанных кровью. Про папку с донесениями,
имевшуюся у инспектора, в японской полиции слышали впервые.
Как только Фандорин пытался вникнуть в смысл этой чудовищной
цепочки событий, головокружение усиливалось, сразу же накатывала тошнота.
На то, чтобы осмыслить и выстроить версию «Дон Цурумаки»,
сил и вовсе не было.
А мучительней всего больного вице-консула терзало
исчезновение О-Юми. Где она? Вернётся ли? Какая к черту горная трава?
Бред, бред, бред.
* * *
Одновременно с Фандориным, только со стороны Мэйн-стрит, к
консульству подъехала двухместная курума, из которой вышли Доронин и (принёс же
дьявол!) военно-морской агент Бухарцев. Заметили приближающегося вице-консула,
хмуро уставились на него.
– Вот он, герой, – громко обратился
капитан-лейтенант к Всеволоду Витальевичу. – Вы сказали, он без сознания,
чуть ли не при смерти, а он смотрите каким гоголем. Ежели бы знал – не ехал бы
сюда, велел явиться в Токио.
Начало не предвещало ничего хорошего, да и откуда,
собственно, было взяться хорошему?
Доронин всмотрелся в белое, будто напудренное лицо своего
помощника.
– Как вы себя чувствуете? Зачем вы поднялись?
– Б-благодарю, со мной всё в порядке.
Фандорин поздоровался с консулом за руку; с Бухарцевым,
который демонстративно спрятал ладонь за спину, лишь обменялся неприязненным
взглядом. В конце концов, служили они по разным ведомствам, а в классе состояли
одном и том же, девятом, так что для чинопочитания никакого урона от этого не проистекло.
Но чин чином, а положение положением, и моряк сразу же
продемонстрировал, кто здесь представляет государственную власть.
В консульском кабинете, не спрашиваясь, уселся на хозяйское
место, за письменный стол. Всеволоду Витальевичу пришлось примоститься на
стуле, Фандорин остался стоять – не из робости, а потому что боялся: если
сядет, то после не сможет подняться. Прислонился к стене, скрестил на груди
руки.
– Письмоводитель! Эй, как вас там… – крикнул в открытую
дверь капитан-лейтенант. – Будьте неподалёку, можете понадобиться!
– Слушаюсь, – донеслось из коридора.
Доронин слегка поморщился, но промолчал. А Фандорин понял:
сказано было для пущей грозности – мол, тут же, прямо сейчас, свершится суровый
суд и будет вынесен приговор, останется только продиктовать.
– От вашего начальника мы с его превосходительством
ничего внятного не добились, – зло, напористо заговорил Бухарцев, сверля
Эраста Петровича взглядом. – Всеволод Витальевич лишь твердит, что за всё
несёт ответственность сам, а толком объяснить ничего не может. Вот мне и
поручено произвести дознание. Считайте, Фандорин, что в моем лице вы держите
ответ перед посланником. И даже более того – перед Российским государством.
Титулярный советник, немного помедлив, слегка поклонился.
Перед государством так перед государством.
– Итак, первое, – прокурорским тоном продолжил
капитан-лейтенант. – Йокогамская туземная полиция обнаружила у каких-то
складов труп князя Онокодзи, человека из высшего общества, родственника многих
влиятельных особ.
«У складов?» – удивился Эраст Петрович и вспомнил
многозначительную гримасу своего слуги. Стало быть, прежде чем унести с пирса
потерявшего сознание хозяина, он сообразил перетащить в другое место труп. Ай
да Маса.
– При осмотре бумаг скоропостижно скончавшегося начальника
иностранной полиции выяснилось, что вышеупомянутый князь Онокодзи содержался
под арестом в муниципальной тюрьме. – Бухарцев повысил голос, чеканя
каждое слово. – А заключён он туда был по настоянию российского
вице-консула! Что это значит, Фандорин? Что за самовольный арест, да ещё такой
особы! Всю правду, без утайки! Лишь это может хоть в какой-то степени облегчить
ожидающую вас кару!
– Кары я не боюсь, – сухо произнёс Эраст
Петрович. – Известные мне факты сообщу, извольте. Однако прежде всего
должен заявить, что действовал на собственный страх и риск, не оповещая
г-господина консула.
Агент недоверчиво усмехнулся, но перебивать не стал. Со всей
возможной краткостью, однако не опуская ничего существенного, титулярный
советник пересказал всю последовательность событий, объяснил резоны своих
действий, а закончил перечислением ужасного итога, к которому эти действия
привели. Не извинял своих ошибок, не оправдывался. Единственное послабление,
которое дал самолюбию, – умолчал о ложном следе, что вёл от интенданта
Суги к Булкоксу. Консул тоже о достопочтенном промолчал, хотя версия о
британских кознях была ему хорошо известна.
