– У него чутьё, – уважительно сказал
Ракуда. – Как у летучей мыши.
В конце концов Маса не снёс восхищённых восклицаний, которые
то и дело издавал Фандорин. Решительно засопев, слуга подошёл к дзёнину,
отрывисто поклонился и о чем-то попросил.
– Хочет сразиться с каким-нибудь из учеников, –
перевёл Эрасту Петровичу провожатый.
Тамба скептически окинул взглядом крепкую фигуру бывшего
якудзы, почесал подбородок и крикнул:
– Нэко-тян!
Из соседней хижины, вытирая передником обсыпанные мукой
руки, вышла сухонькая старушонка. Дзёнин показал ей на Масу, коротко приказал
что-то. Старушка широко улыбнулась, разинув рот с одним-единственным жёлтым
зубом, сняла передник.
По лицу Масы было видно, как страшно он оскорблён. Однако
фандоринский вассал проявил выдержку. Почтительно подойдя к матроне, он спросил
её о чем-то. Вместо ответа та шлёпнула его ладонью по лбу – вроде как шутя, но
Маса взвизгнул от боли. Перепачканный мукой лоб побелел, физиономия покраснела.
Слуга хотел ухватить дерзкую каргу за шиворот, но та взяла его за запястье,
легонько крутанула – и мастер дзюдзюцу, знаток окинавской борьбы кубарем
полетел на землю. Удивительная старуха не дала ему времени подняться.
Подскочила, прижала коленом к земле, а костлявой лапой сжала побеждённому горло
– тот сдавленно захрипел, застучал ладонью по земле в знак капитуляции.
Нэко-тян немедленно разжала пальцы. Поклонилась дзёнину,
подобрала свой фартук и отправилась кухарничать.
Тогда-то, глядя на понурого Масу, не смеющего поднять глаза
на своего господина, Фандорин и решил, что обязательно научится тайнам
ниндзюцу.
* * *
Услышав просьбу, Тамба не удивился, но сказал:
– Проникнуть в тайны ниндзюцу трудно, этому нужно
посвятить всю жизнь, с самого рождения. Ты слишком стар, мастерства тебе не
достигнуть. Овладеть некоторыми навыками – вот всё, на что ты можешь надеяться.
– Пускай будут навыки. Я с-согласен.
Дзёнин испытующе посмотрел на упрямо выпяченный подбородок
титулярного советника, пожал плечами:
– Что ж, давай попробуем.
Просияв, Эраст Петрович немедленно затушил сигару и вскочил.
– Мне снять куртку?
Тамба пустил струйку дыма.
– Нет. Сначала ты будешь сидеть, слушать и стараться
понять.
– Хорошо.
Фандорин послушно сел, вынул из кармана тетрадочку,
приготовился записывать.
– Ниндзюцу состоит из трех главных искусств: тондзюцу –
искусство скрытности, тайдзюцу – искусство владения телом и будзюцу – искусство
владения оружием…
Карандаш проворно заскрипел по бумаге, но Тамба засмеялся, и
стало ясно, что он лишь передразнивает манеру заправского лектора.
– Но до этого мы дойдём ещё очень-очень нескоро. Пока
же ты должен уподобиться новорождённому младенцу, который открывает для себя
мир и изучает возможности собственного тела. Ты должен научиться дышать, пить,
есть, контролировать работу своих внутренностей, шевелить руками и ногами, ползать,
стоять, ходить, падать. Своих детей мы обучаем с колыбели. Растягиваем им
суставы и мышцы. Люльку раскачиваем неритмично и сильно, чтобы малыш учился
быстро перемещать центр тяжести. То, за что обычных детей наказывают, у нас
поощряется: передразнивать крик зверей и птиц, кидать камни, лазить по
деревьям. Ты никогда не станешь таким, как человек, воспитанный в семье синоби.
Но пусть тебя это не пугает. Гибкость членов и выносливость – не самое важное.
– А что самое важное, сэнсэй? – спросил Эраст Петрович,
называя Тамбу самым почтительным из японских обращений.
– Нужно уметь правильно формулировать вопрос. Это
половина дела. А вторая половина – умение услышать ответ.
– Я не п-понимаю…
– Человек весь состоит из вопросов, а жизнь и
окружающий мир – из ответов на эти вопросы. Определи последовательность
занимающих тебя вопросов, начиная с самых важных. Потом настройся на то, чтобы
воспринять ответы. Они повсюду – во всяком событии, во всякой вещи.
– Неужто во всякой?
– Да. Ведь каждый предмет – частица Божественного Тела
Будды. Возьми хоть этот камень. – Тамба поднял с земли кусок базальта,
показал ученику. – Бери. Смотри на него очень внимательно, забыв обо всем,
кроме своего вопроса. Смотри, какая интересная у камня поверхность: все эти
впадинки, бугорки, кусочки налипшей грязи, вкрапления. Представь, что от
строения и вида этого камня зависит вся твоя жизнь. Изучай этот предмет очень
долго, пока не почувствуешь, что знаешь про него всё. И тогда задай ему свой
вопрос.
– Например, к-какой? – спросил Эраст Петрович, с
интересом разглядывавший кусок базальта.
– Любой. Делать тебе что-то или не делать. Правильно ли
ты живёшь. Жить тебе или умереть.
– To be or not to be? – повторил титулярный
советник, так и не поняв, процитировал ли дзёнин Шекспира или же это случайное
совпадение. – Но как может ответить камень?
– В его контурах, узорах, фигурах, которые из них
образуются, обязательно содержится ответ. Человек, настроенный на понимание,
его увидит или услышит. Это может быть не камень, а любая неровная поверхность
или нечто возникшее случайно: клуб дыма, след от чайной заварки на дне чашки,
да хоть остатки кофе, который так любите пить вы, гайдзины.
– M-м, ясно, – протянул титулярный
советник. – Про это я слышал и в России. Называется «гадание на кофейной
гуще».
* * *
Ночью он и она были вместе. В доме Тамбы, где комнаты
наверху существовали для обмана, а настоящая жизнь была сосредоточена в
подполе, им отвели комнату без окон.
После долгого наслаждения, не похожего ни на «Огонь и гром»,
ни на «Любовь кротов», он сказал, глядя на её неподвижное лицо, на опущенные
ресницы:
– Я никогда не знаю, что ты чувствуешь, о чем думаешь.
Даже сейчас.
Она молчала, и казалось, что ответа не будет. Но вот из-под
ресниц блеснули искры, алые губы шевельнулись:
– Я не могу сказать тебе, о чем думаю. Но если хочешь,
я покажу тебе, что я чувствую.
– Да, очень хочу!
Она снова опустила ресницы.
– Поднимись наверх, в коридор. Там темно, но ты ещё и
зажмурь глаза, чтобы не видеть даже теней. Коснись правой стены. Иди вперёд,
пока не окажешься перед дверью. Отвори её и сделай три больших шага вперёд.
Потом открой глаза.
Больше она ничего не сказала.
Он встал, хотел накинуть рубашку.
