– Нет, на тебе не должно быть никакой одежды.
Он поднялся по прикреплённой к стене лестнице. Глаз не
открывал.
Медленно прошёл коридором, наткнулся на дверь.
Открыл её – и кожу обдало ночным холодом.
Это дверь, за которой пропасть, сообразил он и замер на
пороге.
Три больших шага? Насколько больших? Какой длины был мостик?
Примерно сажень, не больше.
Шагнул раз, другой, стараясь не мельчить. Перед третьим
запнулся. Что если на третьем шаге нога попадёт в пустоту?
Пропасть была здесь, совсем рядом, он чувствовал её
бездонное дыхание.
Усилием воли он сделал шаг – точь-в-точь такой же, как
предыдущие. Пальцы ощутили ребристую кромку. Ещё бы пол-вершка, и…
Он открыл глаза – и ничего не увидел.
Не было ни луны, ни звёзд, ни огоньков внизу. Мир соединился
в одно целое, в нем не было ни неба, ни земли, ни верха, ни низа. Была лишь
точка, вокруг которой располагалось сущее.
Точка находилась в груди Фандорина и посылала вовне сигнал,
полный жизни и тайны: тук-тук, тук-тук, тук-тук.
Солнце всё делит,
Тьма всё объединяет.
Ночью мир един.
Пролитое сакэ
Тамба сказал:
– Падать нужно, как сосновая иголка падает на землю –
бесшумно и плавно. А ты падаешь, как подрубленное дерево. Мо иккай
[44]
.
Эраст Петрович представил себе сосну, поросшие хвоей ветки,
вот одна оторвалась и кружась полетела вниз, мягко опустилась на траву.
Подпрыгнул, перевернулся в воздухе, плашмя бухнулся о землю.
– Мо иккай.
Иголки сыпались одна за другой, вот воображаемая ветка уже
совсем облысела, пришлось взяться за следующую, но после каждого падения
слышалось неизменное:
– Мо иккай.
Эраст Петрович послушно набивал себе синяки, но больше всего
ему хотелось научиться драться – пусть не как Тамба, но хотя бы как
незабываемая Нэко-тян. Однако дзёнин с этим не спешил, пока ограничивался
теорией. Говорил, что сначала нужно по отдельности изучить каждый из трех
принципов схватки: нагарэ – текучесть, хэнкан – переменчивость и, самый сложный
из них всех, ринки-охэн – способность к импровизации в зависимости от манеры
противника.
Полезней всего, с точки зрения титулярного советника, были
сведения об ударах по жизненно важным точкам. Тут, пока постигаешь
труднопроизносимые и трудноуясняемые принципы ниндзюцу, вполне можно было
обойтись навыками английского boxing и французской savate.
В заветной тетрадочке появились рисунки частей человеческого
тела со стрелками разной толщины, в зависимости от силы удара, и загадочными
комментариями вроде: «Сода (шест, позв.) – врём, паралич: несильно! – ин.
мом. смерть». Или: «Вансюн (трехглав, мыш.) – врём, паралич руки;
несильно! – ин. перелом».
Самыми сложными неожиданно оказались уроки дыхания. Тамба
туго перетягивал ученику ремнём талию, и нужно было сделать подряд две тысячи
вдохов – таких глубоких, чтобы надувалась нижняя часть живота. Мышцы от этого
вроде бы нехитрого упражнения болели так, что в первый вечер Фандорин приполз к
себе в комнату скрючившись и очень боялся, что ночью не сможет любить Мидори.
Смог.
Она натёрла его синяки и ссадины целебной мазью, а потом
показала, как снимать боль и усталость при помощи кэцуин – магического сцепления
пальцев. Под её руководством Зраст Петрович четверть часа вывёртывал пальцы и
складывал их в какие-то невообразимо замысловатые кукиши, после чего разбитость
как рукой сняло, а тело наполнилось энергией и силой.
Днём любовники не виделись – Фандорин постигал тайны
правильного падения и правильного дыхания, Мидори была занята какими-то своими
делами, но ночи всецело принадлежали им двоим.
Титулярный советник научился обходиться двумя часами отдыха.
Оказалось, что, если овладеть искусством правильного сна, для восстановления
сил этого вполне достаточно.
В соответствии с мудрой наукой дзёдзюцу, каждая новая ночь
была непохожа на предыдущую и имела собственное название: «Крик цапли»,
«Золотая цепочка», «Лисица и барсук» – Мидори говорила, что однообразие губительно
для страсти.
Прежде жизнь Эраста Петровича была окрашена по преимуществу
в белый цвет, цвет дня. Теперь же, из-за того что время сна настолько
сократилось, существование стало двухцветным – белым и чёрным. Ночь
превратилась из фона, задника настоящей жизни в её полноценную часть, и от
этого мироздание в целом сильно выиграло.
Пространство, раскинувшееся от заката до рассвета, вмещало в
себя очень многое: и отдых, и страсть, и тихий разговор, и даже шумную возню –
ведь оба были так молоды.
Например, однажды поспорили, кто быстрее: Мидори бегом или
Фандорин на велосипеде.
Не поленились перебраться на ту сторону расщелины, где
дожидался хозяина «Royal Crescent Tricycle», спустились к подножию горы и
устроили кросс по тропе.
Сначала Эраст Петрович вырвался вперёд, но через полчаса,
устав крутить педали, сбавил темп, и Мидори стала догонять. Бежала легко,
размеренно, нисколько не участив дыхания. Версте на десятой обошла
велосипедиста, и разрыв постепенно увеличивался.
Лишь теперь Фандорин догадался, каким образом Мидори сумела
за одну ночь доставить в Йокогаму целебную траву масо с южного склона горы
Тандзава. Просто пробежала пятнадцать ри в одну сторону, потом столько же
обратно. Сто двадцать вёрст! И на следующую ночь опять! То-то она засмеялась, когда
он пожалел загнанную лошадь…
Однажды он попытался завести разговор о будущем, но услышал
в ответ:
– В японском языке будущего времени нет, только
прошедшее и настоящее.
– Но ведь что-то с нами все-таки будет, с тобой и со
мной, – упорствовал Эраст Петрович.
– Да, – серьёзно ответила она. – Только я ещё
не решила, что именно: «Осенний лист» или «Сладостная слеза». У обеих концовок
есть свои преимущества.
Он помертвел. Больше о будущем не говорили.
* * *
Вечером четвёртого дня Мидори сказала:
– Сегодня мы не коснёмся друг друга. Мы будем пить вино
и разговаривать о прекрасном.
– То есть как «не коснёмся»? – взволновался Эраст
Петрович. – Ведь ты обещала «Серебряную паутинку»!
– «Серебряная паутинка» – это ночь, проведённая в
утончённой, чувствительной беседе, чтобы две души соединились невидимыми
нитями. Чем прочнее эта паутина, тем надольше удержит она мотылька любви.
