Пронёсся через мост Нисинобаси, за которым потянулись прямые
улицы Сеттльмента, и вместо холма, на котором титулярного советника несомненно
уже заждался Тамба, оказался на набережной, перед домом с трехцветным
российским флагом.
Свой маршрут Эраст Петрович изменил не по рассеянности,
вызванной перенесённым потрясением. Рассеянности не было вовсе. Наоборот,
вследствие замороженности чувств и многочасовой механичности движений мозг
титулярного советника заработал прямолинейно и точно, как арифмометр.
Закрутились какие-то колёсики, защёлкали рычажки, и выскочило решение. В
обычном своём состоянии Фандорин, возможно, перемудрил бы, понастроил турусов
на колёсах, а ныне, при абсолютном неучастии эмоций, план получился на
удивление простой и ясный.
В консульство, верней, к себе на квартиру, Эраст Петрович
заехал по делу, имевшему прямое касательство к арифметическому плану.
Мимо спальни прошёл отвернувшись (так подсказал инстинкт
самосохранения), зажёг свет в кабинете, принялся рыться в книгах. Методично
брал в руки томик, перелистывал, бросал на пол, тянулся к следующему.
При этом бормотал под нос непонятное:
– Эдгар Поэ? Нерваль? Шопенгауэр?
Так был увлечён этим таинственным занятием, что не услышал
тихих шагов за спиной. Вдруг резкий, нервный крик:
– Don't move or I shoot!
[53]
На пороге кабинета стоял консул Доронин – в японском халате,
с револьвером в руке.
– Это я, Фандорин, – спокойно сказал титулярный
советник, оглянувшись не более, чем на секунду, и снова зашелестел
страницами. – Здравствуйте, Всеволод Витальевич.
– Вы?! – ахнул консул, не опуская оружия (надо
полагать, от неожиданности). – А я увидел свет в ваших окнах, дверь
нараспашку. Подумал – воры, или того хуже… Господи, вы живы! Где вы пропадали?
Вас не было целую неделю! Я уж… А где ваш японец?
– В Токио, – коротко ответил Фандорин, отшвыривая
сочинение Прудона и берясь за роман Дизраэли.
– А… а госпожа О-Юми?
Титулярный советник замер с книгой в руках – так поразил его
этот простой вопрос.
В самом деле, где она теперь? Ведь не может быть, чтобы её
совсем нигде не было! Переместилась в иную плоть, согласно буддийскому
вероучению? Попала в рай, где уготовано место для всего истинно прекрасного?
Угодила в ад, где надлежит пребывать грешницам?
– …Не знаю, – промолвил он растерянно, после
длинной паузы.
Сказано было таким тоном, что Всеволод Витальевич не стал
дальше расспрашивать помощника о возлюбленной. Если б Эраст Петрович был в
нормальном состоянии, он заметил бы, что консул и сам выглядит довольно
странно: всегдашних очков нет, глаза возбуждённо блестят, волосы растрёпаны.
– Что ваша горная экспедиция? Разыскали логово
Тамбы? – спросил Доронин, но как-то без особенного интереса.
– Да.
Ещё одна книга полетела в кучу.
– И что же?
Вопрос остался без ответа, и снова консул не стал
упорствовать. Он наконец опустил оружие.
– Что вы ищете?
– Да вот, засунул одну штуку и не вспомню
к-куда, – с досадой произнёс Фандорин. – Может быть, в
Булвер-Литтоне?
– Знаете, какой тут без вас вышел фокус? – Консул
коротко хохотнул. – Скотина Бухарцев втихомолку написал на вас донос,
причём не куда-нибудь, а в Третье отделение. Позавчера приходит
шифротелеграмма, за подписью самого шефа жандармов генерал-адъютанта Мизинова:
«Пусть Фандорин делает то, что считает нужным». Бухарцев совершенно уничтожен.
Теперь для посланника главная персона – вы. Барон вас с перепугу даже к ордену
представил.
Но отрадное сообщение нисколько не заинтересовало
титулярного советника, начинавшего проявлять всё больше признаков нетерпения.
Диковинный получался разговор – собеседники почти не слушали
друг друга; каждый думал о своём.
– Это просто счастье, что вы вернулись! –
воскликнул Всеволод Витальевич. – И как раз сегодня! Вот уж воистину знак
судьбы!
Только тут Эраст Петрович оторвался от поисков, посмотрел на
консула чуть внимательней и понял, что тот явно не в себе.
– Что с вами с-случилось? У вас румянец.
– Румянец? В самом деле? – Доронин смущённо
схватился за щеку. – Ах, Фандорин, произошло чудо. Истинное чудо. Моя
Обаяси ждёт ребёнка! Сегодня доктор сказал – сомнений нет! Я давно уже
смирился, что мне никогда не стать отцом, и вдруг…
– Поздравляю. – Эраст Петрович подумал, что бы
сказать ещё, но не придумал и торжественно пожал консулу руку. – А почему
моё возвращение – з-знак судьбы?
– Да потому что я подаю в отставку! Уж и прошение
написал. Мой ребёнок не может быть незаконнорождённым. Я женюсь. Но в Россию
возвращаться не стану. На японку там будут смотреть косо. Пусть лучше здесь
косо смотрят на меня. Запишусь в японские подданные, возьму фамилию жены,
сделаюсь господином Обаяси. Не хватало ещё, чтоб мой ребёнок звался «Грязный
человек»! Однако прошение прошением, а дела-то сдавать было некому. Вы пропали,
Сирота уволился. Я уж приготовился к длительному ожиданию – когда ещё смену
пришлют. А тут вы! Такой уж счастливый день! Вы живы – значит, есть, кому сдать
дела.
Счастье тугоухо, и Всеволоду Витальевичу не пришло в голову,
что последняя фраза прозвучала довольно обидно для его помощника, но Фандорин,
впрочем, и не обиделся – несчастье тоже не отличается хорошим слухом.
– Вспомнил, Эпикур! – вскричал вице-консул, хватая
с полки книгу с золотым обрезом. – Есть! Вот она!
– Что есть? – спросил будущий отец. Но титулярный
советник лишь пробормотал: «После-после, сейчас некогда» – и прогрохотал к
выходу.
* * *
К условленному месту встречи он не попал. На мосту Ятобаси,
за которым начинался собственно Блафф, велосипедиста окликнул очень молодой,
по-европейски одетый японец.
Почтительно приподняв соломенную шляпу, он сказал:
– Мистер Фандорин, не угодно ли выпить чаю? – И
показал на вывеску «English & Japanese Tea Parlour»
[54]
.
Пить чай в намерения Эраста Петровича не входило, но
обращение по имени произвело на вице-консула должное впечатление.
