Осмотрев невысокую, но стройную фигуру японца и особенно
отметив его спокойный, чрезвычайно серьёзный взгляд, какой нечасто бывает у
юношей, Фандорин спросил:
– Вы – Дэн? Студент-медик?
– К вашим услугам.
«Чайная гостиная» оказалась заведением смешанного типа,
каких в Йокогаме было немало: в одной части столы и стулья, в другой – циновки
и подушки.
В английской половине в этот ранний час было почти пусто,
лишь за одним из столов сидели пастор с женой и пятью дочерьми, кушали чай с
молоком.
Провожатый провёл титулярного советника дальше, развинул
бумажную перегородку, и Эраст Петрович увидел, что на японской половине посетителей
ещё меньше – собственно, всего один: сухонький старичок в линялом кимоно.
– Почему здесь? Почему не на холме? – спросил
Эраст Петрович, садясь. – Там «чёрные куртки», да?
Глаза дзёнина испытующе задержались на каменном лице
титулярного советника:
– Да. Откуда ты знаешь?
– Не получив донесения, Дон понял, что его второй отряд
тоже уничтожен. Ждёт возмездия, сел в осаду. А про холм, откуда
п-просматривается весь дом, ему подсказал Сирота. Скажи лучше, как ты
догадался, что я поеду в Блафф с этой стороны?
– Никак. На дороге, которая ведёт от ипподрома, ждёт
твой слуга. Он тоже привёл бы тебя сюда.
– Значит, в дом не п-попасть?
– Я долго сидел на дереве, смотрел в гайдзинскую
увеличительную трубку. Совсем плохо. Цурумаки не выходит наружу. Вдоль всей
ограды часовые. Месть придётся отложить. Возможно, на недели, на месяцы, даже
на годы. Ничего, месть – это блюдо, которое не протухнет. – Тамба не спеша
раскурил свою маленькую трубочку. – Я расскажу тебе, как отомстил обидчику
мой прадед, Тамба Восьмой. Один заказчик, могущественный даймё, решил не
платить за выполненную работу и убил синоби, явившегося к нему за деньгами. Это
были очень большие деньги, а даймё был жадный. Он решил, что никогда больше не
покинет пределов замка. Не выходил из своих покоев, и к нему тоже никого не
пускали. Тогда Тамба Восьмой велел своему сыну, девятилетнему мальчику,
устроиться в замок на кухню. Мальчик был старателен и постепенно продвигался по
службе. Сначала он подметал двор. Потом – задник комнаты. Потом стал поварёнком
для прислуги. Учеником княжеского повара. Долго учился растирать пасту из
мочевого пузыря акулы – это требует особого мастерства. Наконец, к девятнадцати
годам, он достиг такого совершенства, что ему дозволили приготовить трудное
кушанье для князя. Это был последний день в жизни даймё. На расплату ушло
десять лет.
Выслушав колоритную историю, Фандорин подумал: десять лет
жить со стиснутыми лёгкими? Ну уж нет.
Возникла, правда, и другая мысль: а что если и месть не
поможет?
Вопрос был оставлен без ответа. Вместо него Эраст Петрович
задал другой, вслух:
– Видел ли ты в свою увеличительную трубку Сироту?
– Да, много раз. И во дворе, и в окне дома.
– А белую женщину? Высокую, с жёлтыми волосами,
заплетёнными в длинную косу?
– В доме нет женщин. Там одни мужчины. – Дзёнин
смотрел на собеседника с всё большим вниманием.
– Так я и думал. Готовясь к обороне, Сирота переправил
свою невесту в какое-нибудь б-безопасное место… – Эраст Петрович удовлетворённо
кивнул. – Нам не нужно ждать десять лет. Мочевой пузырь акулы тоже не
понадобится.
– А что нам понадобится? – тихо-тихо, словно боясь
спугнуть добычу, спросил Тамба.
Его племянник весь подался вперёд, не сводя глаз с гайдзина.
Тот отвернулся и через открытое окно смотрел на улицу. Кажется, его чем-то
заинтересовал висевший на столбе синий ящик с двумя перекрещёнными почтовыми
рожками.
Ответ состоял из одного слова:
– Почтальон.
Дядя и племянник переглянулись.
– Который носит письма? – уточнил дзёнин.
– К-который носит письма.
Полная сумка
Любви, радости, горя
У почтальона.
Настоящий акунин
Срочная городская почта, одно из удобнейших достижений
девятнадцатого столетия, в Сеттльменте появилась недавно, и оттого жители
прибегали к её услугам чаще, чем того требовала истинная необходимость.
Почтальоны доставляли не только официальные письма, скажем, адресованные из
торговой фирмы на Мэйн-стрит в таможенную контору на Банде, но и приглашения на
файф-о-клок, рекламные листки, интимные послания, даже записки от жены мужу с
сообщением, что пора идти обедать.
Не прошло и получаса после того, как Фандорин бросил конверт
с пятицентовой маркой «молния» в щель под перекрещёнными рожками, а уже
подъехал на пони молодец в щегольском синем мундире, проверил содержимое ящика
и зацокал вверх по булыжной мостовой – доставлять корреспонденцию адресату:
Блафф, №130.
– Что в конверте? – в четвёртый раз спросил Тамба.
Первые три попытки результата не дали. Лихорадочное
оживление, с которым Фандорин надписывал конверт, сменилось апатией. Обращённых
к нему вопросов гайдзин не слышал – сидел, безучастно глядя на улицу, время от
времени начинал хватать ртом воздух и потирать грудь, словно жилет был ему
слишком тесен.
Но старый Тамба был терпелив. Помолчит-помолчит – и снова
спросит. Потом ещё.
Наконец, дождался ответа.
– А? – встрепенулся Эраст Петрович. – В
конверте? Стихотворение. Как только Сирота его прочтёт, сразу сорвётся. И
проедет вот по этой улице, через м-мост. Один.
Про стихотворение Тамба не понял, но расспрашивать не стал –
не имело значения.
– Один? Очень хорошо. Мы его схватим, это будет
нетрудно.
Наклонился к Дэну, быстро заговорил по-японски. Племянник
кивал, повторяя:
– Хай, хай, хай…
– Не нужно его хватать, – вмешался в деловой
разговор Фандорин. – Достаточно, если вы просто приведёте его сюда.
Сможете?
* * *
Сирота появился очень скоро – Тамба едва успел
подготовиться.
Раздался частый стук копыт, и из-за поворота вылетел всадник
в шляпе-панаме и светло-песочном костюме. Бывшего письмоводителя было не узнать
– так элегантно, даже франтовато он выглядел. Под плосковатым носом чернела
щёточка прорастающих усов, на лице вместо стальных очочков сверкало новёхонькое
золотое пенсне.
