— Из образованных. Очкастый, волосья до плеч,
бородёнка, как у дьячка. Рабочий или ремесленник разве такой бывает. И ещё
хворый он. Лицо белое и всё поперхивал, платком губы тёр.
Второй получатель, явившийся через несколько минут после
очкастого, заинтересовал инженера ещё больше — тут наметилась явная зацепка.
Человек, унёсший три дощатых ящика, был одет в форму
железнодорожного почтовика! Тут приёмщик ошибиться не мог — не первый год
служил в ведомстве путей сообщения.
Усатый, скуластое лицо, лет средних. На боку у получателя
висела кобура, а это означало, что он сопровождает почтовый вагон, где, как
известно, перевозят и денежные суммы, и ценные посылки.
Уже предчувствуя удачу, но подавляя это опасное настроение,
Фандорин спросил у подполковника Данилова, только что прибывшего к месту
происшествия:
— В последние двадцать минут, после половины шестого,
поезда отправлялись?
— Так точно, харбинский. Десять минут, как отошёл.
— Там они, голубчики. Оба, — уверенно заявил
инженер.
Подполковник засомневался:
— А может, в город вернулись? Или следующего,
павелецкого ждут? Он в шесть двадцать пять.
— Нет. Неслучайно они явились почти в одно и то же
время, с интервалом в несколько минут. Это раз. И, учтите, в какое время — на
рассвете. Что на вокзале примечательного в шестом часу утра кроме отправления
харбинского поезда? Это два. Ну и, конечно, третье. — Голос инженера
посуровел. — На что диверсантам п-павелецкий поезд? Что они будут на
павелецкой ветке взрывать — сено-солому и редиску-морковку? Нет, наши фигуранты
уехали на харбинском.
— Дать телеграмму, чтоб остановили состав?
— Ни в коем случае. Там мелинит. Кто их знает, что это
за люди. Заподозрят неладное — могут п-подорвать. Никаких задержек, никаких
неурочных остановок. Мелинитчики и так настороже, нервничают. Скажите лучше,
где первая остановка по расписанию?
— Это курьерский. Стало быть, остановится только во
Владимире. Сейчас посмотрю расписание… В девять тридцать.
* * *
Мощный паровоз, срочно снаряжённый Даниловым, нагнал
харбинца на границе Московской губернии и далее сохранял верстовую дистанцию,
которую сократил лишь перед самым Владимиром.
Всего с минутным опозданием влетел на соседний путь.
Фандорин спрыгнул на платформу, не дожидаясь, пока локомотив остановится.
Курьерский стоял на станции десять минут, так что каждый миг был дорог.
Инженера встречал ротмистр Ленц, начальник Владимирского
железнодорожно-жандармского отделения, подробно проинструктированный обо всем
по телефону. Он диковато взглянул на фандоринский маскарад (засаленная тужурка,
седые усы и брови, виски тоже седые, но их подкрашивать не пришлось), вытер
платком распаренную лысину, но вопросов задавать не стал:
— Всё готово. Прошу.
О дальнейшем докладывал уже на бегу, поспевая за Эрастом
Петровичем:
— Тележка ждёт. Личный состав собран. Не высовываются,
как велено…
Станционный почтовик, посвящённый в суть дела, топтался
возле тележки, нагруженной коореспонденцией, и, судя по меловому оттенку лица,
здорово трусил. Комната была набита голубыми мундирами — все жандармы сидели на
корточках, да ещё пригибали головы. Это чтобы не увидели с перрона, через окно,
понял Фандорин.
Улыбнулся почтовому служащему:
— Спокойней, спокойней, ничего особенного не случится.
Взялся за ручки, выкатил тележку на перрон.
— Семь минут, — прошептал ему вслед ротмистр. Из
почтового вагона, прицепленного сразу за паровозом, высовывался человек в синей
куртке.
— Спишь, Владимир? — сердито закричал он. —
Что тянете?
Длинноусый, средних лет. Скуластый? Пожалуй, — прикинул
Эраст Петрович и снова прошептал напарнику:
— Да не дрожите вы. Зевайте, вы чуть не проспали.
— Вот… Сморило… Вторые сутки на дежурстве, —
лепетал владимирец, старательно зевая и потягиваясь.
Ряженый инженер тем временем быстро кидал в открытую дверь
почту, а сам примеривался — не обхватить ли длинноусого за пояс, не швырнуть ли
на перрон? Уж чего проще.
Решил повременить — проверить, здесь ли три дощатых ящика
размером 15x10x10 дюймов.
И правильно сделал, что повременил.
Поднялся в вагон, принялся раскладывать владимирскую почту
на три кучи: письма, посылки, бандероли.
Внутри был самый настоящий лабиринт из уложенных штабелями
мешков, коробок и ящиков.
Эраст Петрович прошёлся вдоль одного ряда, потом вдоль
другого, но знакомого багажа не увидел.
— Чего гуляешь? — рявкнули на него из тёмного
прохода. — Живей пошевеливайся! Мешки вон туда, квадратные — туда.
Новенький, что ли?
Вот так сюрприз: второй почтальон, тоже лет сорока,
скуластый и с усами. Который из них? Жаль, нельзя было прихватить с собой
приёмщика из камеры хранения…
— Новенький, — прогудел Фандорин простуженным
басом.
— А по виду старенький.
Второй почтовик подошёл к первому, встал рядом. У обоих на
поясе висело по кобуре с «наганом».
— Чего руки-то трясутся, погулял вчера? — спросил
второй у владимирца.
— Маленько погулял…
— Ты ж говорил, вторые сутки на дежурстве? —
удивился первый, длинноусый.
Второй высунулся из двери, посмотрел на станционное здание.
«Который из них? — пытался угадать Фандорин, быстро
скользя вдоль штабелей. — Или оба не те? Где ящики, с мелинитом?»
Вдруг оглушительно лязгнуло — это второй почтальон захлопнул
дверь и задвинул засов.
— Ты чего, Матвей? — удивился длинноусый. Матвей
ощерил жёлтые зубы, щёлкнул взведённым курком:
— Да уж знаю чего! Три синие фуражки в окне, и все сюда
пялятся! У меня нюх!
Неимоверное облегчение — вот чувство, которое Эраст Петрович
испытал в эту минуту. Значит, не зря брови и усы свинцовыми белилами мазал, не
зря три часа паровозной копотью дышал.
— Матвей, ты что, сдурел? — не мог взять в толк
длинноусый, моргая на блестящее дуло.
Владимирец — тот сразу сообразил, вжался спиной в стенку.
— Тихо, Лукич. Не суйся. А ты, тля, говори: грузчик
твой из сыскарей? Убью! — Объект схватил местного за ворот.
