Но тут вдали и в самом деле раздалось завывание, немедленно
опознанное фандоринским камердинером. Выл Эраст Петрович вполне достоверно, и
всё же не так, как безродные йокогамские шавки – было в этом меланхоличном
звуке нечто породистое, будто издавал его бладхаунд или, по меньшей мере,
бассет.
Нужно было переходить от размышлений к действию.
Маса бесшумно просеменил под настилом, чтобы оказаться за
спиной у «нищего». Сделал три шажка на цыпочках, а когда агент обернулся на
шорох, скакнул вперёд и мягко шлёпнул его ребром ладони пониже уха. «Нищий»
всхлипнул, повалился на бок. Из чашки высыпалась целая горсть меди.
Монетки Маса забрал себе – для достоверности и вообще,
пригодятся. Его императорское величество как-нибудь обойдётся.
Присел в тени перил, возле бесчувственного тела, стал
смотреть.
Накрапывал мелкий дождик, но угол, откуда должен появиться
Сэмуси, был освещён двумя фонарями. Горбун пройдёт по маленькому мосту,
перекинутому через канал, потом пересечёт пустырь и выйдет к мосту через
Ёсидагаву. Справа от него, стало быть, окажется слияние речки и канала, впереди
один мост, сзади другой, а слева – ничего, только тёмный пустырь. В чем и
состоит главный смысл плана.
Вот показался бесформенный приземистый силуэт. Горбун шёл
грузной, тяжёлой походкой, немного переваливаясь с боку на бок.
Наверно, нелегко горб таскать, подумал Маса. А жить с этаким
уродством разве легко? В детстве, наверно, мальчишки дразнили. Подрос – девушки
воротили нос. Потому-то Сэмуси и получился такой подлый и злой. А может, вовсе
не поэтому. На улице, где рос Маса, тоже был один горбун, подметальщик. Ещё
горбатей этого, еле ковылял. Но был добрый, все его любили. И говорили: он
такой хороший, потому что Будда его горбом одарил. Не в горбе дело, а в том,
какое у человека кокоро. Если кокоро правильное, от горба станешь только лучше,
а если гнилое – возненавидишь весь белый свет.
Тем временем обладатель злого кокоро миновал маленький мост.
Слуга Эраста Петровича сказал себе: «Сейчас господин дёрнет
за верёвку» – и в тот же миг раздался грохот. Повозка, что стояла на мостике,
ни с того ни с сего накренилась – видно, треснула ось. Большая бочка, стоявшая
на телеге, грохнулась наземь, лопнула, из неё потекла густая чёрная смола,
залила весь настил – ни пройти, ни проехать…
Сэмуси проворно обернулся на грохот, сунул руку за пазуху,
но увидел, что ничего угрожающего не происходит. Рядом не было ни души. Должно
быть, возчик с вечера оставил свой товар неподалёку от рынка, а сам засел в
какой-нибудь близлежащей харчевне, где можно и подкрепиться и переночевать. А
курума у него старая, ветхая, возьми да и сломайся.
С минуту Горбун стоял на месте, вертел головой во все
стороны. Наконец, успокоился, зашагал дальше.
На той стороне мостика – Масе было видно – возникла серая
тень. Ступила в чёрную лужу, да и застряла.
Ещё бы! Смолу Маса покупал лично. Выбрал самую паршивую,
пожиже, а уж липкая – не отклеишься.
Блеснул отсвет – это, надо думать, прилипший агент
просигналил своим. Возникли ещё три тени. Мечутся на берегу, а что делать не
знают. Один было сунулся и тоже прилип насмерть.
Вот Сэмуси оглянулся, полюбовался картиной, пожал плечами,
да и пошёл себе дальше. Ему-то что. Знает, наверное, что и впереди агенты есть.
Когда Горбун подошёл к самой реке, Маса зарычал и выкатился
ему навстречу. В руке держал вакидзаси, короткий меч, и размахивал им так, что
любо-дорого было посмотреть, как сверкал клинок в свете фонаря.
– За Тёбэй-гуми! – крикнул Маса, но не слишком
громко: чтоб Сэмуси услышал, а прилипшие полицейские нет. – Узнал,
Горбатый? Конец тебе!
Нарочно выскочил раньше, чем следовало, если б хотел в самом
деле зарезать гада.
Сэмуси успел и шарахнуться, и вытащить револьвер, подлое
оружие трусов. Но Маса револьвера не испугался – знал, что главный полицейский
агент, ловкий человек, ещё позавчера тайком подточил курок.
Горбун щёлкнул раз, щёлкнул другой, а в третий раз щёлкать
не стал, развернулся и пустился наутёк. Сначала назад, к маленькому мосту.
Потом сообразил, что увязнет в смоле и агенты не спасут, дёрнулся вправо, куда
и следовало.
Маса его догнал и для пущего страху рубанул по руке, повыше
локтя – самым кончиком. Горбун вскрикнул, отпрыгнул в сторону и уж больше не
сомневался, дунул через пустырь, в темноту. Пустырь был большой, тянулся до
самой Тобэмуры, где казнят преступников и после на шестах выставляют их
отрубленные головы. Раньше, в бытность Барсуком, Маса был уверен, что рано или
поздно тоже не минует Тобэмуры, будет пялиться сверху мёртвыми глазами, пугать
прохожих. Теперь-то уж вряд ли. Голове Сибаты Масахиро, вассала господина
Фандорина, на шесте делать нечего.
Пару раз он рассёк воздух у самого затылка Сэмуси, а потом
споткнулся, растянулся на земле. Нарочно заругался, будто здорово ногу ушиб. И
теперь побежал уже медленнее, прихрамывая.
Кричал:
– Стой! Стой, трус! Всё равно не уйдёшь!
Но Горбуну уже должно было стать ясно, что уйдёт – причём не
только от незадачливого мстителя, но и от агентов йокогамской полиции. Для того
и место такое выбрано: на пустыре далеко видать, бежит сзади кто или нет.
Прокричав последнее, беспомощное:
– Ничего, в следующий раз я тебя прикончу! – Маса
остановился.
Пустырь хоть и длинный, но деться с него Горбуну некуда,
потому что справа река, а слева канал. На дальнем же конце, где мост к
Тобэмуре, в кустах сидит Сирота-сан. Он, конечно, человек учёный, но в таких
делах опыта не имеет. Нужно ему помочь.
Маса вытер рукавом пот, побежал к берегу Ёсидагавы. Там
стояла лодка. Несколько взмахов шеста – и ты уже на той стороне. Если
припустить со всех ног, то поспеешь как раз вовремя, это короче, чем через
пустырь. Ну а припозднишься – на то там Сирота-сан. Покажет, куда повернул
Сэмуси.
Нос лодки взрезал маслянистую, чёрную воду. Маса
отталкивался шестом от упругого дна и приговаривал: «Ии-дзя-най-ка!
Ии-дзя-най-ка!»
Фандоринскому камердинеру было очень весело. Золотая голова
у господина. Ему бы в якудзу – большую карьеру мог бы сделать.
Ах, до чего ж потешно барахтались в смоле полицейские!
* * *
Дождь закончился, на небе проступила россыпь звёзд, с каждой
минутой делаясь всё ярче и ярче.
