– … Его превосходительство возражает господину
комиссару, что ждать ночи незачем, – бубнил Фандорину на ухо верный
переводчик. – Погода ожидается ясная, луна почти полная, и поля будут, как
зеркало – каждую тень видно издалека. Днём лучше. Можно подобраться к холму под
видом крестьян, занимающихся прополкой.
Полицейские чины одобрительно загудели, соглашаясь. Суга
снова заговорил:
– Его превосходительство говорит, что ударных групп
будет две, в каждой всего по два человека. Больше нельзя – подозрительно.
Остальные участники операции должны держаться от холма на расстоянии и ждать
сигнала. После сигнала бежать прямо по воде, уже не соблюдая маскировки. Тут
главное – скорость.
Теперь зашумели все разом, причём очень горячо, а инспектор
Асагава, до сей минуты не раскрывавший рта, вышел вперёд и принялся кланяться,
будто заводной, и всё повторял: «Какка, таномимас нодэ! Какка, таномимас нодэ!»
– Все хотят попасть в ударную группу, – сообщил
Сирота. – Господин Асагава просит позволения искупить свою вину, говорит,
что иначе ему будет очень трудно жить на свете.
Вице-интендант поднял руку, и сразу наступила тишина.
– Я хочу спросить мнение господина русского
вице-консула, – обратился Суга по-английски к Фандорину. – Что вы
думаете о моем плане? Это ведь наша с вами общая операция. Операция двух
«вице».
Он улыбнулся. Все теперь смотрели на Фандорина.
– Честно говоря, я удивлён, – медленно произнёс
титулярный советник. – Ударные г-группы, оцепление из пехотинцев – всё это
замечательно. Но где же меры для того, чтобы взять заговорщиков живьём? Ведь
нам важны не столько они сами, сколько их связи.
Сирота перевёл сказанное – очевидно, не все полицейские
знали английский.
Японцы как-то странно переглянулись, один седоусый даже
крякнул, будто гайдзин сморозил глупость.
– Мы, конечно, попытаемся взять преступников, – вздохнул
вице-интендант, – но вряд ли получится. Людей этого сорта почти никогда не
удаётся захватить живьём.
Реплика Фандорину не понравилась, в нем с новой силой
шевельнулись подозрения.
– Тогда вот что, – заявил он. – Я должен быть
в одной из ударных групп. В этом случае даю гарантию, что по крайней мере
одного з-заговорщика вы получите не мёртвым, а живым.
– Могу я спросить, каким образом вы это сделаете?
Чиновник уклончиво ответил:
– Когда я был в плену у турок, меня там научили одной
штуке, но лучше заранее не рассказывать, сами увидите.
Его слова произвели на японцев странное действие.
Полицейские зашушукались, а Суга недоверчиво переспросил:
– Вы были в плену?
– Ну да. Во время недавней балканской кампании.
Давешний седоусый посмотрел на Эраста Петровича с явным
презрением. Взгляды остальных тоже никак нельзя было назвать лестными.
Вице-интендант подошёл, великодушно похлопал Фандорина по
плечу:
– Ничего, на войне всякое бывает. Во время экспедиции
на Формозу гвардейский поручик Татибана, храбрейший офицер, тоже попал в плен.
Он был тяжело ранен, без сознания, китайцы взяли его прямо в госпитальной
повозке. Конечно, потом, придя в себя, он удавился на бинте. Но не всегда под
рукой есть бинт.
Потом он повторил то же самое остальным (Эраст Петрович
разобрал имя «Татибана»), а Сирота тихонько объяснил:
– В Японии считается, что самурай не может попадать в
плен. Дикость, конечно. Предрассудок, – поспешно добавил письмоводитель.
Титулярный советник разозлился. Повысив голос, упрямо
повторил:
– Я должен быть в ударной группе. Настаиваю на этом.
П-позволю себе напомнить, что без меня и моих помощников никакой операции
вообще бы не было.
Между японцами возникла дискуссия, предметом которой явно
был Фандорин, но переводчик изложил суть спора коротко и немного сконфуженно:
– Это… Ну в общем… Господа полицейские обсуждают ваш
цвет кожи, рост, величину носа…
– Могу я попросить вас раздеться до пояса, – вдруг
обратился к титулярному советнику Суга.
И, подав пример, первым снял китель с рубашкой. Тело у
вице-интенданта было плотно сбитое, крепкое, а живот хоть и большой, но совсем
не дряблый. Внимание Эраста Петровича, впрочем, привлекли не столько
особенности генеральской анатомии, сколько старинный золотой крестик, свисавший
на выпуклую безволосую грудь. Поймав взгляд Фандорина, Суга пояснил:
– Триста лет назад наш род был христианским. Потом,
когда европейских миссионеров изгнали из страны, а их веру запретили, мои
предки отреклись от чужеземной религии, но крестик сохранили как реликвию. Его
носила моя прапрапрабабка, донна Мария Суга, которая предпочла отречению
смерть. В память о ней я тоже принял христианство – теперь это никому не
возбраняется. Разделись? А теперь посмотрите на меня и на себя.
Он встал рядом, плечом к плечу, и стало ясно, зачем
понадобилось раздевание.
Мало того, что вице-консул возвышался над соседом на целую
голову, так ещё и его кожа сияла явно неяпонской белизной.
– Крестьяне почти голые, – сказал Суга. – Вы
будете торчать над полем и сверкать, как заснеженная гора Фудзи.
– Всё равно, – твёрдо заявил титулярный
советник. – Я должен быть в ударной г-группе.
Больше его убеждать не стали. Полицейские сгрудились вокруг
своего начальника, переговариваясь вполголоса. Потом седоусый громко выкрикнул:
«Кусо! Умано кусо!»
Расхохотавшись, вице-интендант хлопнул его по плечу.
– Что он с-сказал?
Сирота пожал плечами:
– Комиссар Иваока сказал: «Навоз. Конский навоз».
– Это он про меня? – вспыхнул Эраст
Петрович. – Скажите ему, что в таком с-случае он…
– Нет-нет, как вы могли подумать! – перебил
письмоводитель, прислушиваясь к разговору. – Тут другое… Инспектор Асагава
спрашивает, как быть с вашим ростом. Крестьяне не бывают такими дырдами. Я
правильно сказал это слово?
– Правильно, правильно.
Фандорин с подозрением следил за действиями комиссара
Иваоки. Тот отделился от группы, снял белую перчатку и зачерпнул пригоршню
навоза.
– Господин Сасаки из отдела особо важных преступлений
говорит, что вы настоящий кирин, но это ничего, потому что крестьяне все равно
никогда не распрямляются.
– Кто-кто я?
