– Кирин – это такой мифический зверь. Как жирафа.
– А-а…
Седоусый подошёл, слегка поклонился и шлёпнул кусок навоза
прямо на белую грудь российского дипломата. Тот так и обомлел.
– Ну вот, – перевёл Сирота. – Теперь вы уже
непохожи на заснеженную вершину Фудзи.
Комиссар Иваока разамазывал по животу Эраста Петровича
жёлто-коричневую дурно пахнущую массу.
Фандорин морщился, но терпел.
Благородный муж
Так чист, что не запачкать
Даже навозом.
Тигр на свободе
Оказывается, к зловонию привыкнуть можно. Запах навоза
перестал терзать обоняние титулярного советника довольно скоро. Гораздо хуже
были мухи. Привлечённые аппетитным ароматом, они слетелись на бедного Фандорина
со всего японского архипелага или, по меньшей мере, со всей префектуры
Канагава. Сначала он пробовал их отгонять, потом перестал, потому что машущий
руками крестьянин мог привлечь к себе внимание. Стиснув зубы, молча сносил
тошнотворное щекотание множества зелёных тварей, деловито ползавших по спине,
груди, лицу.
Скрюченный дипломат медленно двигался по колено в воде,
выдёргивая какую-то растительность. Никто не удосужился объяснить ему, как
выглядят сорняки, поэтому, скорее всего, он расправлялся с ростками риса,
однако обливающегося потом чиновника это тревожило меньше всего. Он ненавидел и
рис, и заливное земледелие, и собственное упрямство, обеспечившее ему участие в
ударной группе.
Вторым членом группы был инициатор навозного помазания
седоусый Иваока. Правда, пышных, браво подкрученных усов у комиссара уже не
было – сбрил перед началом операции, чтобы больше походить на крестьянина.
Эрасту Петровичу свои отстоять удалось, но их размочили и спустили по углам рта
двумя сосульками. Это было единственное, что сейчас утешало титулярного
советника, – во всех прочих отношениях Иваока устроился куда лучше.
Во-первых, им совершенно не интересовались мухи, которым
вполне хватало пахучего Эраста Петровича. Во-вторых, по чавкающей грязи
комиссар передвигался без видимых усилий, да и прополка ему, похоже, была не в
тягость – он то и дело останавливался и отдыхал, поджидая отставшего напарника.
А самую большую зависть у Фандорина вызывал большой белый веер, которым запасся
предусмотрительный японец. Дорого бы сейчас заплатил титулярный советник, чтобы
хоть изредка обдать лицо движением воздуха, сдуть с него проклятых насекомых.
В соломенной шляпе, опущенной чуть не до подбородка, были
проделаны две дырки, чтобы наблюдать за храмом, не поднимая головы. Двести
шагов, отделявших холм от края поля, оба «крестьянина» преодолели часа за
полтора. Теперь топтались в нескольких саженях от суши, но ближе ни-ни, чтобы
не переполошился дозорный. И так, поди, глаз с них не спускает. Повернулись и
так, и сяк – пусть убедится, что люди они мирные, безобидные, оружие им прятать
негде.
Группа поддержки, из шести переодетых (а вернее, раздетых)
полицейских, держалась на отдалении. Ещё одна работала с другой стороны, отсюда
не видно.
Вице-интендант всё не появлялся, и Фандорин забеспокоился –
сумеет ли разогнуться, когда наконец наступит время действовать? Осторожно
помял рукой поясницу – та отозвалась ломотой.
Вдруг Иваока, не поднимая головы, тихонько зацыкал.
Началось!
По дорожке к храму шли двое: впереди степенно шествовал
синтоистский жрец-каннуси в чёрном одеянии и колпаке, за ним семенила храмовая
прислужница-мико в белом кимоно и алых шароварах, по сторонам её набелённого
лица свисали длинные прямые волосы. Она споткнулась, уронила какую-то миску,
грациозно опустилась на корточки. Потом побежала догонять жреца, по-девичьи
нескладно вихляя бёдрами. Фандорин поневоле улыбнулся – ай да Асагава, какие
актёрские способности!
Перед лестницей каннуси остановился, окунул в миску веничек,
стал махать им во все стороны, что-то напевая – это Суга приступил к обряду
очищения. Усы у вице-интенданта, как и у Фандорина, свисали книзу, а кроме
того, к подбородку его превосходительства ещё и приклеили длинную седую
бородёнку.
Комиссар шепнул:
– Go!
Дозорный наверняка смотрит только на нежданного гостя, ему
сейчас не до крестьян.
Стараясь не шлёпать по воде, Эраст Петрович двинулся к
холму. Четверть минуты спустя оба уже были в зарослях бамбука. По лодыжкам
титулярного советника стекала жидкая грязь.
Иваока поднимался по склону первым. Сделает несколько
бесшумных шагов, прислушается, потом машет напарнику – давай, мол, можно.
Так, глядя в широкую, мускулистую спину комиссара, Фандорин
и добрался до вершины.
Залегли под кустом, стали осматриваться.
Точку Иваока рассчитал идеально – отсюда было видно и
святилище, и каменную лестницу, по которой медленно поднимались две фигуры,
чёрная и бело-красная. На каждой ступеньке Суга останавливался, махал своим
веничком. Его гнусавый напев постепенно приближался.
Наверху, под священными воротами, дожидался Сэмуси. Он был в
одной набедренной повязке – надо полагать, чтоб продемонстрировать своё
уродство – и униженно кланялся до земли.
Изображает убогого калеку, нашедшего пристанище в
заброшенном храме, догадался Фандорин. Хочет разжалобить священника.
А что остальные?
Вот они, голубчики.
Сацумцы спрятались за святилищем – Суге и Асагаве с лестницы
не разглядеть, а отсюда, из кустов было отлично видно.
В какой-нибудь дюжине шагов от комиссара и титулярного
советника стояли, вжавшись в стену, трое мужчин в лёгких кимоно. Один, с
подвязанной левой рукой, осторожно выглядывал за угол, двое остальных не
спускали глаз с сухорукого.
У всех троих мечи, отметил Фандорин. Где-то раздобыли новые.
А огнестрельного оружия не видно.
Сухорукому на вид было хорошо за сорок – в приклеенной к
темени косичке просвечивала седина. Двое других – совсем молодые парни.
Вот «жрец» заметил бродягу. Перестал распевать заклинания,
прокричал что-то сердитое, стал быстро подниматься. «Мико» поспевала за ним.
Горбун плюхнулся на коленки, уткнулся лбом в землю. Отлично
– легче будет взять.
Комиссар, похоже, был того же мнения. Тронул Фандорина за
плечо: пора!
Сунув руку под набедренную повязку, Эраст Петрович потянул
тонкую верёвку, обмотанную вокруг пояса. Быстро намотал её с кисти на локоть,
большую петлю оставил висеть.
Иваока понимающе кивнул, показал пальцами: сухорукий – твой,
остальные двое мои. Это было разумно. Если уж брать живьём, то, конечно,
главного.
