Убитый наповал пассажир «семерки» ткнулся простреленной головой в ветровое стекло, торчащий из окна ствол автомата безобидно и ненужно задрался кверху. Водитель, не ожидавший такого поворота событий, запустил двигатель и, прежде чем спешно покинуть театр так неудачно начавшихся военных действий, попытался исправить положение и все-таки выполнить полученный приказ: оттолкнув загораживающего мишень мертвого коллегу, выхватил пистолет и трижды выстрелил в стоящего на крыльце подъезда генерала. Потапчук не остался в долгу, и выпущенные им четыре пули украсили борт «семерки» созвездием круглых дырок. Спугнутая неожиданно начавшейся пальбой ворона разразилась хриплым карканьем, которое подозрительно напоминало непечатную брань, сорвалась с шаткого насеста и, панически колотя крыльями, со всей возможной поспешностью рванула куда глаза глядят. Следуя ее примеру, водитель воткнул передачу и отчаянно газанул, чего, с учетом состояния дорожного покрытия, делать явно не стоило. Машину опасно занесло, «Стечкин» с глушителем деликатно хлопнул еще один раз, и потерявшая управление «Лада», с лязгом и хрустом ударившись об угол трансформаторной будки, замерла на месте.
Пьяница в бушлате и лыжной шапочке подхватил мусорное ведро, к донышку которого пристало с килограмм сырого оттепельного снега, и прежней нетвердой поступью возобновил движение в направлении контейнерной площадки. Генерал неторопливо убрал пистолет в наплечную кобуру и двинулся к своей машине, на ходу доставая из кармана мобильный телефон, чтобы сообщить о покушении на свою драгоценную персону и вызвать труповозку.
Они даже не переглянулись, не говоря о том, чтобы обменяться мнениями по поводу произошедшего, но оба прекрасно понимали: это было не что иное, как долгожданный, прямой и недвусмысленный ответ на посланный Федором Филипповичем в далекий Челябинск официальный запрос.
* * *
Стоявший в двух шагах от Сердюка Алексей Ильич Гриняк не успел ничего предпринять, не говоря уже о Сумарокове, который, задумчиво грызя травинку, сидел в прежней позе в тени «Черного орла». На какой-то миг все вокруг, казалось, застыло в полной неподвижности, как на сделанной хорошей цифровой камерой цветной фотографии: лежащий с задранными ногами в облаке пыли Липа, замершие в странных позах солдаты возле палатки охраны, чудак с ведром и тряпкой, выставивший из-за покрытой хлопьями мыльной пены бронированной кормы удивленное лицо, Сердюк в позе только что отправившего соперника в аут боксера и распластавшаяся в воздухе над его головой фигура в синем комбинезоне техника с большой крестообразной отверткой, зажатой в занесенной для удара руке.
Потом фотография ожила. Жилистый латиноамериканец в синем комбинезоне, как спрыгнувшая с дерева большая кошка, упал Сердюку на спину, сбив его с ног, и прямо в падении вонзил отвертку ему в шею. Отвертка с отвратительным хрустом вошла в плоть почти по рукоятку; раньше, чем кто-нибудь успел отреагировать на происходящее, техник с усилием вырвал свое импровизированное оружие из раны и нанес еще один удар.
С жестяным дребезгом упало и откатилось в сторону ведро, грязная мыльная вода хлынула на землю, растекаясь по ней кривыми ручейками, и мгновенно впиталась в песок, оставив на нем лишь темные разводы с ноздреватыми хлопьями серой пены. Все еще сидя на земле, Сумароков сделал подножку, и хозяин ведра с разбега плюхнулся на живот. В руке у него был большой складной нож; навалившись сверху, Сумароков схватил техника за скользкое от пота запястье и принялся выворачивать руку, стараясь обезоружить. Латиноамериканец отчаянно сопротивлялся, брыкаясь и нечленораздельно вереща. Его подоспевший товарищ сильно ударил Сумарокова в ребра тяжелым армейским башмаком; зарычав от боли, Сумароков резким рывком перекатился на спину, взвалив на себя противника, и, продолжая одной рукой удерживать руку с ножом, другой обхватил его за шею и хорошенько сдавил. Латиноамериканец перестал верещать и захрипел, но нож не выпустил.
На пути у бросившегося на помощь Сердюку Алексея Ильича, как из-под земли, возникли двое в синих комбинезонах. Уклонившись от размашистого удара большим разводным ключом, Гриняк ударил в ответ. Здоровьем его не обделили; коротко вякнув, воинственный сын независимой Венесуэлы отлетел в сторону, шмякнулся о крыло танка и прилег отдохнуть в его тени, положив на гусеницу всклокоченную черноволосую голову. Второй большой потной обезьяной прыгнул на Гриняка и вцепился обеими руками ему в горло с явным и недвусмысленным намерением задушить. Алексей Ильич боднул его головой в лицо и коротко, резко ударил с двух сторон по почкам ребрами ладоней. Он никогда не занимался изучением боевых искусств, считая это дело пустой тратой времени: в повседневной жизни ему вполне хватало навыков, приобретенных в детстве и ранней юности во дворах и на улицах родного Челябинска. Теперь применять эти навыки ему приходилось нечасто, но всякий раз, когда это происходило, окружающим становилось ясно: старый конь, действительно, борозды не портит. Противник Алексея Ильича этой поговорки явно не слышал, о чем свидетельствовало почти комичное выражение искреннего изумления, появившееся на его смуглой физиономии за мгновение до того, как он упал.
Все это продолжалось считанные секунды. Оседлавший поверженного Сердюка механик в третий раз занес над головой окровавленную отвертку. Другой, не успев ни изменить направление удара, ни хотя бы умерить его свирепую мощь, со всего размаха пнул сапогом в пах своего товарища, которым, как щитом, прикрылся Сумароков. Полузадушенный бедняга издал короткий хрюкающий звук и, наконец, выпустил нож, который мертвой серебряной рыбкой безобидно блеснул в пыли. Гриняк с расцарапанным чужими грязными ногтями горлом подхватил с земли разводной ключ и шагнул вперед, чтобы помочь Сердюку, и в это мгновение беспорядочный шум стихийно возникшей потасовки перекрыл хлесткий щелчок пистолетного выстрела.
На прикрывающем катки стальном фартуке вдруг появилась большая, влажно поблескивающая, медленно оплывающая красная клякса в ореоле множества мелких брызг. Латиноамериканец, сидевший у Сердюка на спине, покачнулся, выронил отвертку и мягко завалился набок. Его свирепый оскал неуловимо изменился, сделавшись мученическим, как у издохшей в корчах собаки; разом потухшие глаза остались открытыми, во лбу зияло круглое отверстие, оставленное прошедшей навылет пулей.
Драка мгновенно прекратилась, но сеньор Умберто этого, казалось, не заметил. Он лежал на спине, опираясь на левый локоть, с дымящимся пистолетом в правой руке. Оттолкнувшись от земли, он сел, направил пистолет вверх и выстрелил в воздух. Поднявшись на колени, Липа выстрелил еще раз и продолжал нажимать на спусковой крючок, пока не замер, выпрямившись во весь рост и держа над головой разряженный пистолет с заклинившимся в крайнем заднем положении затвором.
Слегка дрожащей рукой вынув из нашитого на кобуру кармашка запасную обойму, майор перезарядил пистолет, вернул на место затвор, щелкнул предохранителем и спрятал оружие в кобуру. Затем достал из кармана сложенный вчетверо белоснежный носовой платок и начал осторожно вытирать испачканное кровью и пеплом раздавленной сигары лицо. Губы у него были буквально расквашены – чувствовалось, что без наложения швов дело не обойдется, и что на память о Сердюке сеньору Умберто почти наверняка останется парочка шрамов.
