– Что вы заладили, как попугай – зачем, зачем?.. А что бы вы предприняли, если бы я прямо в день прилета в Венесуэлу пришел к вам и потребовал бумаги? Как минимум, посадили бы меня за решетку и стали промывать мозги, теряя драгоценное время. Да, я побывал на вилле и убедился, что танкисты дважды вас обманули: первый раз, когда убедили, что не могут работать без третьего члена экипажа, и второй, когда сообщили побывавшему на вилле человеку Дикенсона все, что им известно о заводе.
– Кстати, а для чего вы сами встречались с этим американцем?
– Чтобы привлечь ваше внимание к себе и отвлечь его от тех, кто сейчас дожидается меня у всех заводских проходных. Когда мы с вами выедем с завода на вашем джипе, они просто зачехлят прицелы и тихо, мирно разойдутся кто куда. А если вы покажетесь один, завтрашние газеты напечатают ваш некролог. Как видите, все очень просто, амиго! Политик должен уметь проигрывать. А вы проиграли, как бы трудно и неприятно ни было вам это признать. Не берите слишком близко к сердцу, займитесь лучше подготовкой к предстоящим выборам. Вы ведь наверняка метите в президенты, а живой президент, согласитесь, намного лучше, чем мертвый мошенник, убитый из-за собственной жадности, потому, что не захотел отдать добычу, которая ему самому не нужна.
– По-моему, вы блефуете, – сказал сеньор Алонзо, задумчиво вертя в пальцах незажженную тонкую сигару.
Глеб вздохнул. Его превосходительство как в воду глядел, но информировать его об этом никто, естественно, не собирался.
– А вы проверьте, – посоветовал он. – Это ведь так просто! Штуковина, которая выглядывает из кобуры у вас на животе, отлично подходит для такой проверки. Кто предупрежден, тот вооружен, с этим не поспоришь. Допускаю, что, совершив это безумство, вы сумеете выбраться с территории завода живым и вывезти документацию до того, как американцы превратят это местечко в груду дымящихся обломков. Это не так уж сложно сделать, достаточно просто подняться на поверхность и вызвать бронеавтомобиль с вооруженным эскортом. Ну, и что дальше? Так и будете прятаться по бетонным норам, пока вас не отыщут и не возьмут к ногтю, как Саддама или бен Ладена? В этом случае вы не получите вообще ничего. Вы всего лишитесь – и денег, и надежды стать президентом, и даже своего нынешнего поста. Потому что, согласитесь, невозможно руководить официальной государственной структурой, одновременно прячась от всех на свете! И не надейтесь, что сможете отсидеться и вернуться к нормальной жизни, когда уляжется пыль. Эта пыль не уляжется, Моралес. Ваш российский партнер в этом деле выступает как частное лицо, не связанное необходимостью соблюдать законы и оглядываться на общественное мнение. Возможности у него самые обширные, память долгая, а руки, как видите, достаточно длинные, чтобы достать вас в любой точке планеты. И он уже достаточно зол, чтобы послать за вами небольшую, но зато очень, очень профессиональную армию. Не надо злить его еще сильнее, амиго. Вам самому не кажется странным и зловещим то обстоятельство, что он не попытался уладить с вами этот вопрос по телефону, а сразу прислал оперативную группу? Подумайте хорошенько, генерал! В вашем случае поговорка любителей покера верна как никогда: пас – не ошибка. Даже если я блефую, вы не потеряете ничего, кроме стопки чертежей, которые, повторяю, вам уже ни к чему. Самостоятельно вы этот завод восстановить не сумеете, а Россия, не говоря уже об Америке, вам помогать не станет – один раз уже помогли, и такой опыт, поверьте, способен кое-чему научить даже наших чиновников.
Генерал закурил свою сигару и, наконец, сел – за неимением другой посадочной площадки, на край стола, вполоборота к собеседнику. Глеб расценил это как добрый знак: его превосходительство пребывал в явной и притом весьма глубокой задумчивости. Все действия, предпринятые Глебом на протяжении последних двух суток, были направлены, в основном, на то, чтобы ввергнуть сеньора Алонзо в это состояние. Игра была рискованная, но она привела к желаемому результату: после всех этих фокусов с необъяснимыми исчезновениями в одном месте и столь же необъяснимыми появлениями в другом голословные, ничем не подкрепленные угрозы Сиверова звучали уже не так легковесно, как могли бы. Кажется, генерал поверил, что ему противостоит не одиночка, а целый отряд опытных профессионалов, присланный в Венесуэлу специально по его генеральскую душу. На тот свет он явно не торопился, ему было за что держаться на этом, и его задумчивость выглядела красноречивее любых заявлений. Если бы он был уверен в себе, он бы ни о чем не стал думать, а просто приказал бы своим бойцам взять Глеба за штаны и отправить в допросную камеру, где пленнику так или иначе развязали бы язык. Но он колебался, и его осталось лишь немного подтолкнуть.
Глеб решительно поднялся из-за стола, со скрежетом отодвинув стул.
– Время вышло, амиго, – сообщил он. – Сидеть, наблюдая, как вы боретесь с жадностью, и ждать, когда на голову начнут рушиться плиты перекрытия, – занятие не по мне. Тем более мне не улыбается быть похороненным заживо в вашей компании – если сразу не раздавит, вы, того и гляди, попытаетесь употребить меня в пищу. Поэтому – думайте. Я буду ждать вас около кабинета секретной части в течение пяти минут с этого самого мгновения. – Он посмотрел на часы, демонстративно не замечая того, как правая ладонь сеньора Алонзо скользит по направлению к кобуре. – Время, генерал!
– Все-таки вы чересчур много себе позволяете, – отстегивая ремешок, который удерживал револьвер в открытой кобуре, убежденно произнес генерал. – Часовой!
Дверь немедленно открылась, и шагнувший через порог гвардеец с автоматом наизготовку очутился нос к носу с безоружным тезкой великого русского поэта. Глеб аккуратно взялся за ствол автомата, отведя его в сторону, и еще аккуратнее, чтобы не покалечить, ткнул солдата двумя пальцами в шею под подбородком. Гвардеец с шумом обрушился на пол, и его превосходительство, едва успевший до половины вытащить револьвер из кобуры, обнаружил себя глядящим в дуло автомата. Открывшееся его взору зрелище было завораживающим, но не сказать, чтобы приятным.
– Ну? – с насмешкой сказал Глеб и с лязгом отшвырнул автомат в угол. Моралес до конца вынул револьвер и прицелился Сиверову в лоб. – Ну?! – требовательно повторил тот, и мощное оружие, способное на бегу остановить африканского буйвола, опустилось.
– Ваша взяла, – сказал сеньор Алонзо. – Но документы вы получите, только когда я удостоверюсь, что мне ничто не угрожает.
– Да на здоровье, – великодушно согласился Глеб и, зевнув, посмотрел на часы. – Дайте команду эвакуировать завод, и пойдемте в закрома. Надо поскорее с этим кончать, вы меня дьявольски утомили.
* * *
В затянутом маскировочной сетью, перекрещенном едва различимыми в темноте паутинными нитками тросов небе мерцали крупные, мохнатые звезды тропиков. На востоке небо уже начало светлеть, предвещая скорый восход солнца, но со дна ущелья этого было не разглядеть. Здесь все еще царила глубокая ночь, и солдат, заступивший на пост в этот глухой предутренний час, отчаянно зевал и едва перебирал заплетающимися спросонья ногами. У моряков это время называется «собачьей вахтой»; солдат, за всю свою жизнь не прочитавший и двух книжек, этого выражения не знал, но, когда он, совершив все предписанные уставом караульной службы формальности, двинулся по маршруту, на языке у него вертелось что-то именно в этом роде.
