Принимая пост, он поинтересовался у своего предшественника, как там русские. «Храпят», – ответил тот, и на его смуглом лице ясно читалось удовольствие от того, что очень скоро, буквально через пару минут, то же самое можно будет сказать и о нем.
Расставшись с начальником караула, который, дымя сигаретой, отправился досматривать нарезанный кусками по количеству ночных смен сон, часовой двинулся в обход охраняемого участка. Миновав замершую под навесом из маскировочной сети, укутанную в брезент бесформенную тушу танка, он ненадолго остановился, чтобы справить малую нужду. Стало легче, но ненамного – желание свернуться калачиком прямо на песке и уснуть, по крайней мере, не прошло и даже не ослабело. Оглядевшись, не видит ли кто, часовой нырнул за угол балка, в котором поселили русских танкистов, и вынул из нагрудного кармана униформы пачку сигарет. Курение на посту, естественно, строго воспрещено, но неужели будет лучше, если он в буквальном смысле уснет на ходу и рухнет лицом в землю прямо посреди маршрута? Рухнет и останется лежать, оглашая ущелье храпом и дожидаясь, пока его в таком виде обнаружит начальник караула… Нет, сеньоры, это будет не лучше, а хуже, причем, поверьте, намного, чем маленькое, никем не замеченное нарушение устава!
Чиркнуло колесико зажигалки, в темноте расцвел старательно прикрытый ладонями робкий оранжевый огонек. Он почти сразу погас, и во мраке зарделась красная точка тлеющей сигареты. Первая после сна затяжка ударила по бронхам, как кузнечный молот, мигом прогнав сон и взбодрив лучше самого крепкого кофе. Рядовой затянулся снова, жалея, что в сигарете не марихуана, и напомнил себе с утра наведаться в радиорубку и узнать у радиста новости о ходе предвыборной кампании. Он приходился однофамильцем одному из семи кандидатов в президенты, Николасу Мадуро, и поставил месячное жалованье на то, что тот победит. Сейчас, втихомолку покуривая в кулак за углом жилого вагончика, он уже немного жалел о своей горячности. Шансы у двух основных кандидатов приблизительно равные; что изменится для него, лично, в случае победы или поражения однофамильца, рядовой Мадуро представлял слабо, а терять месячное жалованье было жаль. Кроме того, в последнее время в некоторых газетах начали проскакивать упоминания о каком-то потерянном, а теперь вдруг нашедшемся брате покойного команданте, который будто бы заявил каким-то журналистам о своем намерении принять участие в президентской гонке. Рядовой Мадуро газет не читал ввиду нелюбви к этому занятию и удаленности нынешнего места службы от киосков со свежей прессой, но слухи ходили разные, и сослуживцы все чаще подначивали его по поводу уже почти наверняка проигранного жалованья. И в чем-то они, увы, были правы: если бежавший из застенков американской тюрьмы Гуантанамо родной брат команданте выдвинет свою кандидатуру на голосование, результат предсказать несложно.
Густой, теплый и душистый воздух тропической ночи дрожал от пения цикад, в звездном свете над головой хаотично, как несомые ураганом хлопья черного пепла, порхали возвращающиеся с ночного промысла летучие мыши. Выкурив сигарету примерно до половины, часовой неожиданно осознал, что именно уже на протяжении нескольких минут беспокоит его даже чуточку сильнее, чем президентские выборы: в балке, за углом которого он притаился, царила мертвая тишина. Сменщик сказал, что русские храпят, и это наверняка не было обычной фигурой речи: как умеют храпеть гости из далекой загадочной России, рядовой Мадуро слышал собственными ушами, поскольку заступал на этот пост далеко не впервые.
Редкий человек храпит всю ночь напролет; кроме того, танкистов могла одолеть бессонница. Тем не менее, часовой поспешно затоптал окурок и, обойдя балок, приблизился к входной двери. Он толком не знал, что именно ожидает увидеть – распахнутую дверь, кровь на песке, следы поспешного бегства, – но увиденное его немного успокоило: дверь была плотно закрыта и даже заперта на ключ, в чем он убедился, осторожно подергав ручку.
Кристо Мадуро, естественно, не являлся воплощенным идеалом военнослужащего, каким его представляют себе сочинители уставов и армейских правил внутреннего распорядка. Но солдатом он был неплохим, в должных пропорциях сочетая в себе лень, разгильдяйство, храбрость и верность долгу. Сеньоры начальники, от капрала Фернандо до генерала Моралеса, могут сколько угодно твердить, что между выкуренной на посту сигаретой и государственной изменой почти нет разницы. На самом деле это не так, и они сами об этом прекрасно знают, иначе в армии без расстрела не проходило бы не то что дня, но, пожалуй, даже и часа. Все, в том числе и строгое соблюдение устава, хорошо в свое время и на своем месте, и хождение в уборную строевым шагом выглядит так же нелепо, как спящий в полдень посреди полкового плаца пьяный в стельку унтер-офицер.
Сейчас, по мнению рядового Мадуро, пришло самое время проявить бдительность. Достав из петли на поясе электрический фонарик, он приблизился к окну и осторожно посветил внутрь. Жалюзи на окне, как по заказу, были приподняты; правда, разглядеть удалось всего одну кровать, но на ней точно кто-то лежал, с головой укрывшись простыней от вездесущих и надоедливых москитов.
Прихлопнув на щеке одного из представителей этой подлой, неприятной породы, часовой погасил фонарик, опустил его рукояткой вниз в кожаную петлю на поясе, взял наперевес автомат и возобновил прерванный для перекура обход.
Когда он скрылся из вида за выступом скалы, под днищем балка возникло какое-то движение. Из узкой щели на животе выполз Сумароков и помог выбраться наружу чуточку более крупному и менее ловкому Гриняку.
– Зараза латиноамериканская, – тихонько выругался он, имея в виду бдительного часового. – У меня чуть сердце не остановилось!
– Экий ты, брат, впечатлительный, – так же тихо откликнулся Гриняк.
Пригибаясь, они направились к навесу, под которым стоял танк. В целях сохранения секретности разбитый на краю полигона временный военный лагерь в ночное время не освещался, а в жилых помещениях рекомендовалось соблюдать светомаскировку. О светомаскировке и Сумароков, и Алексей Ильич регулярно забывали, и сейчас все это было им очень даже на руку: темнота позволяла скрытно подобраться к машине, а ставшая притчей во языцех забывчивость русских танкистов стала для часового вполне приемлемым объяснением того, почему в балке в ночное время подняты не только светомаскировочные шторы, но и жалюзи. Жалюзи же, в свою очередь, были оставлены в таком положении специально, чтобы всякий, у кого возникнет такое желание, мог вдоволь полюбоваться лежащей на постели Сумарокова тряпичной куклой. Мера предосторожности, казавшаяся явно излишней, их неожиданно выручила: поступи они иначе, и чересчур добросовестный чудак, который только что ушел по своему маршруту, мог начать ломиться в вагончик и перебудить весь лагерь.
Сумароков вовремя услышал шаги возвращающегося часового и, дернув Гриняка за рукав, первым присел на корточки в густой тени скальной стены. Из-за края ущелья показалась ущербная луна, света которой часовому вполне хватало, чтобы не пользоваться фонариком. Проходя мимо балка, он ненадолго задержался и, снова вооружившись фонарем, посветил на дверь.
– Вот же тварь дотошная, – чуть слышным шепотом посетовал Сумароков, и Алексей Ильич молча сунул ему под нос почти неразличимый в темноте кулак.
