— Очевидно, чтобы того посадили в карцер, — отец-госпиталий почесал бровь. — Дело в том, что брат Рауль часто болел в последнее время, и карцер мог его просто-напросто убить. Понимаете, тут был точный расчёт.
— Но почему пономарь мог желать смерти брата Рауля? — не сдавался викарий.
— Не знаю, — брат Филипп развёл руками. — Клянусь вам мощами святого Аполлинария, не знаю. Хотя, накануне всей этой истории я случайно стал свидетелем разговора между пономарём и братом Раулем, вернее, не всего разговора, а только того, что было между ними сказано пока они проходили мимо открытых окон гостиницы. Я как раз заделывал мышиную нору, поэтому они меня не заметили, остановившись напротив окна, под которым я сидел. Помню, брат Рауль сказал: «Я, Жак, даю тебе срок три дня, а потом не обессудь — расскажу всё на капитуле. Не вынуждай меня вспоминать ещё и турскую историю, ведь я тебя подлеца сразу узнал». Пономарь сказал в ответ, что всё уладит, только пусть брат Рауль потерпит и никому ничего не рассказывает, да и зачем, мол, ворошить прошлое. Вот и всё, что я слышал, а на следующее утро обнаружилась пропажа канделябров, ну а что было дальше, я вам уже рассказал.
— А что это за турская история?
— Понятия не имею, — покачал головой госпиталий. — Хотя… — он ненадолго задумался, — брат Рауль много лет был келарем и часто ездил в Тур, чтобы продать наше вино или купить чего нужно для аббатства. У него там сестра жила, а муж у неё был купец, говорят, очень богатый. Возможно, там они с пономарём однажды и встретились.
— Гм, возможно, — согласился викарий. — И вы, таким образом, пришли к выводу, что вором был сам пономарь.
— А как же! — воскликнул брат Филипп. — Согласитесь, что кража произошла очень кстати, позволив пономарю избежать разоблачения в каком-то грязном деле.
— Это верно. Но как стало известно, что именно пономарь указал на нужную келью? Неужели на капитуле…
— Нет-нет, что вы, конечно, нет, — перебил отец-госпиталий. — Это приор случайно проболтался после похорон брата Рауля.
— Да-а-а, — протянул викарий, — интересную историю вы мне рассказали. А главное, в ней загадка на загадке, и где искать ответы — не известно. Впрочем…, — викарий остановился. — Вам не кажется странным, что брат Рауль назвал пономаря Жаком, а не Жаном? Жан, Жак… — с сомнением повторил викарий.
Брат Филипп грустно усмехнулся.
— Вам кажется, что я по старости мог перепутать имена? Будьте уверены, брат Рауль назвал тогда пономаря именно Жаком. Мне самому это показалось странным. И вот ещё что, — отец-госпиталий понизил голос, — канделябр-то второй, ну из тех, пропавших из ризницы, так и не нашли.
Где-то совсем рядом послышался шорох. Викарий в два прыжка, с прытью совсем не приличествующей его сану, оказался за углом гостиницы. Там никого не было, но на сырой земле остались чёткие следы — кто-то здесь топтался продолжительное время. Теперь сомнения враз отпали — за ним действительно следят.
— Кто это был? — с тревогой спросил отец-госпиталий.
Викарий непринуждённо засмеялся — к чему пугать брата Филиппа.
— Никто. Ворона что-то клевала, а нам почудилось невесть что.
— Ворона? — переспросил отец-госпиталий и засобирался. — Я, пожалуй, пойду, у меня ещё дел полно, а я тут с вами битый час болтаю.
— Благодарю вас, брат Филипп, вы мне очень помогли. Я уж было отчаялся после разговора с одним из сторожей.
Отец-госпиталий остановился.
— Это, с каким же из них?
— С Пьером.
— Ах, с Пьером, — брат Филипп сделал жест рукой, красноречиво свидетельствующий о его невысоком мнении об упомянутом молодом человеке. — Разве от него можно добиться чего-нибудь путного!
— Почему вы так считаете? — поинтересовался викарий.
— А тут и считать нечего: он глуп, а кроме того боится, что аббат его выгонит, а такому лоботрясу, как наш Пьер, только в сторожах на всём готовом и жить. Если хотите узнать больше о пономаре, то поговорите лучше со вторым сторожем, старым Дидье, — посоветовал отец-госпиталий, торопливо удаляясь прочь.
Викарий длинно вздохнул х уж эти тайны Святого Аполлинария, и отправился на зов колокола, возвещавшего о начале обеда.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В рефектарий Матье де Нель пришел одним из последних. В передней, как того требовал устав, он, дождавшись своей очереди, подставил руки под струю холодной воды, снял полотенце с железного крюка, вбитого в стену, тщательно вытер руки и вошел в трапезную.
В длинном зале с полукруглыми окнами, выходящими в клуатр, витал запах мяты и укропа. Пряные травы тонким слоем устилали каменный пол рефектария, возбуждая аппетит и настраивая проголодавшуюся братию на нужный лад. Никаких украшений в трапезной не имелось, если не считать массивного распятия, висевшего на противоположной от входа стене за столом аббата. По углам стояли треноги с широкими блюдцами масляных ламп. Ими, да еще сальными свечами в глиняных подсвечниках, пользовались для освещения трапезной ранними зимними вечерами.
Когда визитатор переступил порог рефектария, аббат Симон величественно плыл между рядами монахов, смиренно опустивших головы. Его стол, покрытый белой скатертью, находился на устроенном возвышении, а ниже перпендикулярно ему стояли два ряда длинных столов с простыми деревянными скамьями для остальной братии. Викарий пристроился вслед за приором, с которым ему предстояло разделить честь обедать за столом аббата.
Отец-настоятель занял своё место, сделал знак трапезничему, позволяя дежурным по рефектарию монахам внести первое блюдо. Дразнящий аромат жареной рыбы и ячменной каши быстро распространился в воздухе, и братия, обязанная петь псалмы пока идёт раздача блюда, невольно ускорила пение. Отец-настоятель нахмурился и скосил глаза на викария — не заметил ли тот оплошность.
Наконец аббат возблагодарил Бога в молитве и монахи сели, молча склонив головы над дымящимися тарелками. Один из дежурных монахов открыл Евангелие от Луки и стал читать главу, предусмотренную на тот день. Мерный голос чтеца прерывался лишь слабым позвякиванием ложек о миски и шагами трапезничего, обходившего столы, дабы вовремя заметить, где нужно подложить ещё хлеба.
Матье де Нель перехватил взгляд приора, с аппетитом поглощавшего нежное мясо форели, и время от времени заглядывавшего в его тарелку. Викарию подали порцию аббата, то есть пять отборных рыбин, приор же на обед получил всего лишь три. Впрочем, рядовые монахи удовольствовались двумя.
Аббат Симон, как и положено радушному хозяину, предложил викарию полить рыбу лимонным соком — гастрономической роскошью, которую мог позволить себе исключительно отец-настоятель. В это время подали второе блюдо: мелко нашинкованную капусту с огурцом.
Во время трапезы викарий ловил на себе косые взгляды, бросаемые на него монахами.
Его присутствие, похоже, было им в тягость. А может это всего лишь игра воображения и в действительности никому до него и дела нет? Возможно, хмурые лица монахов объясняются тем, что они отвыкли есть вместе с аббатом, предпочитавшим, как выяснилось, вкушать пищу в своих покоях? В отсутствие отца-настоятеля они, наверняка, чувствовали себя свободней за обедом.
