Страж дунул в свисток:
– Господин околоточный!
Сашенька надвинула платок поглубже. Обмануть подслеповатого Ильфатку несложно, а у вот полицейских глаз наметан. Вдруг Челышков признает в незадачливой крестьянке Марию Никитичну Законник?
Околоточный, заслышав свисток, изменил маршрут и направился к перекрестку.
– Случилось что, Мирон? – спросил с ходу.
– Никак нет, ваше благородие. Баба вон спрашивает, в какую церковь купец Осетров ходит…
– Осетров? – Климент Сильвестрович с подозрением оглядел «крестьянку». – Зачем он тебе?
Снова Сашенька в переплет попала, и снова из-за полиции, будь она неладна. Эх, была не была… Прикрыв лицо руками, затряслась, якобы от плача, и завыла дурным голосом:
– Обокрали! Обокрали, батюшка! На чугунке! Спать легла, у-у-у, просыпаюсь, а узелка нету-у-у.
– А Осетров при чем?
– Так родственник! Хотела деньжат одолжить! А на лавке замок…
Климент Сильвестрович смотрел недоверчиво (Сашенька сквозь пальцы подглядывала). Подумав секунду-другую, спросил у извозчика:
– Неужто в долг повез?
– Я…
Черт, надо было пролетку отпустить!
– Пятиалтынный у меня был припрятан, – поспешила объясниться Сашенька, пока возница не наговорил лишнего. – Вот и поехала. А на лавке замок… У-у-у…
– Не реви! Не реви, говорю. Слезай! В Князь Владимирский Калина пошел. Так и быть, провожу…
Тарусова сунула извозчику пятиалтынный, взяла сдачу и выпрыгнула из пролетки.
– Ой, спасибо. Не утруждайтесь, я сама…
– А я не утруждаюсь. Мне по дороге…
Дорогой допытывался: откуда, да какой покос ныне, да что с ценами на дрова? Сашенька врала самозабвенно: со Мсты, травы легли, огурцы погорели, а вот картошка идет, ей жара в самый раз. В ценах, слава богу, ориентировалась: раз воз дров в Петербурге три с полтиной, пусть в Тверской, где леса побольше, на рублевик меньше будет…
Подошли к ступенькам лестницы. Только успели крест положить, как тяжелые двери распахнулись на обе створки и празднично одетая публика стала покидать храм. Служба окончилась.
– Здесь и подождем Калину! – решил околоточный. – Ты кем ему приходишься?
– Двоюродная племянница! – не думая ни секунды, соврала Тарусова.
– А звать как?
– Маруся!
– А меня Климом! – околоточный улыбнулся в усы и вдруг ущипнул Сашеньку за мягкое место.
Княгиня вздрогнула и прошептала:
– Очень приятно!
Приятно, что не узнал. А вот щипки и стремление сдать лжеплемянницу с рук на руки Осетрову княгиню отнюдь не радовали. Как бы Челышкова спровадить?
– Вы, верно, торопитесь? Ступайте…
– Не могу, милая… Помочь обязан! Ведь дядьку-то и не узнаешь, лет двенадцать, поди, не видела… Я, Марусечка, на Петербургской с пятьдесят восьмого. И не припомню, чтоб Калина на Мсту ездил…
– Не сомневайтесь, узнаю.
– Вряд ли… Полысел! Брюхом землю подметает… Сама гляди…
Калина Фомич как раз вышел из церкви под руку с женой. Степенно повернулся, положил крест три раза. Супруга закашлялась. Вышедшая следом дочка хлопнула ее пару раз по спине и подала платочек.
– Калина Фомич! Радость-то какая! – громко окликнул купца Челышков. – Племянница к тебе пожаловала.
Дальнейшее Сашенька слышала на бегу.
– Какая племянница? Ты опять за свое? – зычно, на всю площадь гаркнула Осетрова.
Юркая Сашенька, ловко прячась за спинами прихожан, бежала со всех сил к Никольскому переулку, где среди домов и палисадников легко было затеряться.
– Прошка! – сквозь шум и гам донесся бас Осетрова. – Держи ее! Держи-и!
Фора была большой, поэтому Сашенька счастливо избежала бы рандеву с Осетровым, но заблудилась. Петербургская сторона безо всяких планов строилась. Улочки тут и петляли, и сворачивали, пересекались, будто пьяные, под разными углами, опять же, всяких тупичков предостаточно. В один из них княгиня и забрела, а когда поняла, что прохода нет, повернула обратно к перекрестку. Но здесь ей путь перегородил Прошка, приказчик Осетрова. Встал, растопырил руки:
– Попалась!
Сашенька бегом назад. С обеих сторон дома с закрытыми дверьми, а впереди забор. Махнуть, что ли, через него? Высокий, дьявол! Эх, где наша не пропадала!
– Стой, стой!
Сашенька взобралась на самый верх, оставалось лишь зажмуриться и спрыгнуть, как ее схватили за ногу.
– Стой, говорю!
– Помогите! Убивают! – завизжала Тарусова, пытаясь вырвать конечность из рук преследователя.
Не удалось. А на крик ни одна ставня не отворилась.
– Кричи! Кричи громче! Чтоб Калина быстрей приехал! – ухмыляясь, подначивал ее рябой Прошка.
Стоя внизу, он нагло пялился Сашеньке под юбку.
– Ах ты, паскудник! – Тарусова рискнула оторвать от забора правую руку и замахнулась, целясь Прошке меж глаз.
Тот от испуга выпустил ногу, отскочил и показал кулак:
– Не балуй! Я тебе… Ой!.. Мария Никитична? Вы?!
Час от часу не легче.
– А я искал вас, в газету ходил…
Дорога в чужой палисадник теперь была свободна, но любопытство удерживало Сашеньку на заборе:
– Зачем искал?
– Разговор имею. Секретный! Тайну хочу открыть. Чтоб о ней в газете прописали. Про того, кто Сидора убил!
Господи, Господи, неужели удача? Сашенька посмотрела испытующе в карие Прошкины глаза. Похоже, не врет! Рискнуть?
– Помоги спуститься! Глаза только прикрой!
Тарусова приземлилась мягко – Прошка заботливо, чтобы не упала, ее поймал.
– Рассказывай!
– Тише! Не здесь! Давайте у вас дома часиков в шесть.
– Почему не сейчас?
– Про Калину забыли? Он по всей Петербургской кружит, вас ищет. Пойдемте, пойдемте быстрей, я калиточку покажу, вы не заметили… Адрес только скажите…
Дома встречаться с Прошкой не хотелось.
– Давай в трактире «Дедушка».
– С ума сошли? Увидит кто, я пропал.
– Ладно! Дом Живолуповой знаешь? На Резной? В квартире Антипа Муравкина ровно в шесть…
– Но…
Договорить Прошка не успел. И калитку спасительную показать тоже.
Не снижая скорости на повороте, с перекрестка в тупичок влетели дрожки.
– Что, племяшка, попалась?
Лошадь притормозила, Калина Фомич бойко спрыгнул.
