– Четыре месяца, девятнадцать дней и девять часов, – сообщил, протянув руку, Евгений.
Он не бравировал, просто отличался феноменальной памятью на всякие даты и события.
– А ты, смотрю, отца перегнал, – снизу вверх поглядел на шестнадцатилетнего юношу Прыжов.
– Пока нет! Чуть-чуть осталось! – улыбнулся Евгений. – Полвершка.
– На барышень-то засматриваешься? – шутливо поинтересовался Алексей.
– Засматривается! Так засматривается, что шею скоро свернет! – наябедничала Татьяна.
Евгений покраснел и тут же ушел.
– Ну а у тебя кавалер имеется? – подмигнул Татьяне Прыжов.
– Нет! Нет! – неожиданно выкрикнула девушка и опрометью кинулась из прихожей, чуть не сбив Володю.
Мальчуган в руках нес книжку:
– Простите, дядя Леша. Зачитался!
– «Тысяча и одна ночь, полный вариант», – прочел заглавие доктор. – Не рано ему?
Княгиня пожала плечами:
– Так ведь сказки!
– Пойдем-ка в библиотеку, я тебе другую книжку присоветую! – предложил карапузу Лешич.
– Ура!
Сашенька поглядела им вслед и тут же углубилась в размышления: что, интересно, происходит с Евгением и Татьяной?
В столовой случился очередной инцидент, еще больше озадачивший княгиню.
Гувернантка Володи Наталья Ивановна (вчера у нее был выходной), присев на венский стул, подскочила, словно ужаленная, и вскрикнула. Оказалось, что в сиденье вбит острием вверх гвоздь. Евгений кинулся к младшему брату, отвесил чувствительную оплеуху. Володя заревел.
Сашенька подбежала к сыновьям:
– Женя! Нельзя наказывать, не разобравшись! А если не он…
– Он! Он! – перебил старший. – После обеда выпросил у Ильфата молоток – мол, паркетину хочет прибить.
Младший Тарусов обожал всякие инструменты: если на улице ему встречался точильщик, с места было не стащить. А с дворником – татарином Ильфатом – и вовсе был не разлей вода. Володя тайком таскал его детям сласти, а Ильфат за это пускал его к себе в каморку под лестницу. У дворника и рубанок имелся, и лобзик, и стусло, и тесло, и лучковая пила, и много других сокровищ. Александра Ильинична интерес Володи к инструментам одобряла и дружбе с дворником не препятствовала.
– Нет, не я! – всхлипывал младший. – Это Танька! Сказала, что сама молоток вернет.
– Ах ты дрянь! – Володя ринулся к сестре, но Дмитрий Данилович, которого надо было оббежать, преградил путь.
– Вернись на место! – повелел он строгим голосом. – А ты, Татьяна, будь добра объяснись!
– Фи! – девушка передернула плечами. – Почему сразу я? Мне что, делать нечего? Это Женька гвоздь вбил. Уже не знает, чем внимание Натальи Ивановны привлечь!
Евгений густо покраснел и выбежал из комнаты.
Несчастную Наталью Ивановну никто не хотел брать в услужение – чересчур уж молода и миловидна, матроны побаивались искушать собственных мужей. Александра Ильинична оказалась исключением. Не то чтоб чересчур доверяла Тарусову – вовсе нет! Просто считала, что подобные испытания должны происходить под ее контролем. Слава богу, Дмитрия Даниловича гувернантка не взволновала. А вот про шестнадцатилетнего сына Сашенька не подумала…
– Дурак набитый! – бросила вслед брату Татьяна.
– Ты тоже иди к себе! – строго приказала княгиня.
Конечно, Сашенька была обязана, отложив все, разобраться с отроческими выходками, но в доме гость… Да и отрубленная голова не давала покоя!
– Потерянный он. Сдавшийся! Смирившийся! – рассказывал о встрече с подзащитным Дмитрий Данилович. – Бубнит, словно заучил: «Убил из ревности, себя не помню». Подозреваю я, что покрывает кого-то!
– Кого? – навострила ушки Сашенька.
Кофе Клавдия Степановна подала в библиотеку. Мужчины курили, Сашенька вязала.
– Как кого? – переспросил Диди. – Жену, кого ж еще? За день до убийства у братьев случилась драка. Поводом послужили домогательства Сидора к Марусе!
– Маруся – жена Антипа? – догадался Прыжов.
– Да, – подтвердил Дмитрий Данилович. – Предполагаю следующее: на другой день после драки разгоряченный похотью Сидор заявился к ним в дом в отсутствие Антипа. Маруся, чтобы защитить свою честь, огрела его топором. Насмерть! Вернувшийся с работы муж решил тело утопить, а чтоб не опознали, отрубил голову.
Катон Старший, как известно, бубнил свое «Carthago delenda est»
[6]
, пока не убедил остальных сенаторов. Сашенька решила воспользоваться его тактикой и повторила вчерашний свой вопрос:
– А почему не закопал голову?
– Говорит, забыл про нее, – пожал плечами Диди.
– Врет! Он ее закапывал! – вскричал Алексей и, как договаривались, не упоминая о визите княгини в морг, рассказал об обнаруженной им грязи.
– А может, мешок грязный был? – предположил Дмитрий Данилович.
– Исключено! – заверил Прыжов. – Я внимательно его осмотрел. Мешок чистый, можно сказать, новый.
– Значит, как я и предполагал, Антип врет, – принялся размышлять вслух Диди. – И мне врет, и полиции. Зачем, интересно, он голову выкопал?
– А может, совесть его загрызла? Идти в полицию с повинной ему не позволила жена, – выдвинул предположение Прыжов. – Вот Антип хитрость и применил. Принес голову домой, чтобы нашли ее во время обыска.
– Глупость! Антип не мог знать, что полиция нагрянет к нему с обыском, – возразила Сашенька.
– Надобно Марусю расспросить, – подкинул Дмитрию Даниловичу идею Прыжов.
– Я собирался, – признался князь, – но потом передумал. Допустим, я прав и Сидора убила Маруся, а Антип только расчленил труп. Допустим, приду я к ней, каким-то чудом смогу усовестить, она мне сознается. А дальше что?
– А дальше суд! Представляешь, что напишут газеты? – обрадовалась Сашенька. – «Муж покрывал супругу-убийцу!». «Блестящий адвокат разоблачает истинную преступницу!»
– Ты хоть понимаешь, что тогда не только Антипа, но и Марусю признают виновной и отправят на каторгу. А у них ребенок грудной. Нет! Нет! Не возьму я греха на душу! Они сами решили, кому из них на каторгу идти. Моя же основная задача – добиться максимально возможного снисхождения для Антипа.
Глава вторая
У Поликсены Георгиевны Живолуповой всего было с избытком: достатка, фигуры, нахрапистости, только вот счастья, обычного женского счастья, не случилось. Словно с Мефистофелем по рукам ударила – счастье на ту самую нахрапистость променяла. От соглашения с нечистым и печать на челе осталась: высокий лоб прорезан уродливыми морщинами, нос от наживы раздут, словно у кобылы при виде торбы овса, а в хитрющих глазах ни жалости, ни участия, одна сплошная оборотистость. Разговаривала она громко, с нажимом и напором, в любую секунду готовясь сорваться в крик, а при особой надобности – в истерику.
