– Да, репортерам будет интересно узнать из первых уст.
Челышков попробовал подняться.
– Сиди, сиди, Климент Сильвестрович! – замахал руками Лябзин.
– Не привык! – Челышков хоть и с трудом, но встал, опираясь на костыли. – Вбежал я вслед за Телепневым в сарай. Так и так, мол, сдавайся, Козьма Сысоевич. А он револьвер на меня наставил. Э, думаю, нет, еще не время мне в могилу, я даже ни разу женат не был!
Репортеры дружно рассмеялись.
– Разговор завожу: «Старый ты человек, Козьма! Зачем перед смертью души губишь?» Знал я, что даже извергам хочется иногда похвастаться. Потому Телепнев мне все и рассказал. И как Пашку убивал, и как Сидора, и про Матрену, и за княгиню! А я знай по вершку сближаюсь. Сократил максимально дистанцию, саблю выхватил! Я ею, саблей то есть, с отрочества упражняюсь, лозу рублю да кавуны, так что… Телепнев, правда, выстрелить успел. Но ничего, до свадьбы заживет!
– Похлопаем герою! – вскочил Лябзин.
Все встали. На лице Челышкова выступили слезы. Когда аплодисменты смолкли, слово взял Крутилин:
– Хочу также выразить благодарность княгине Тарусовой! Оно сделала больше всех для изобличения преступника. Пожелаем Александре Ильиничне скорейшего выздоровления. Спасибо!
Опять аплодисменты. Репортеры, правда, переглянулись меж собой. О чем это Иван Дмитриевич?
– Можно вопрос? – опять нагло-настырный из «Вестника».
– Валяй! – позволил не жаловавший прессу Крутилин.
– Зачем Телепнев отправился ночью в сарай?
– Головы жертвам отрубить. Сморчкову, Раздуваеву-Сенькову и т. д.
– Зачем?
– Затем, чтобы сделать невозможным их опознание, разумеется. Еще вопросы?
Но репортеры уже опаздывали в редакции. Утренний номер вот-вот подпишут в печать.
– Значит, встреча закончена, – сказал после паузы Крутилин.
– А можно вопрос господину Осетрову? – опять настырный.
Сашенька встрепенулась. Как? И он здесь? Оказывается, да! В самом заднем ряду. По бокам двое городовых. Вероятно, в зал его ввели последним, потому и не заметила.
– Только один!
– Калина Фомич! Почему вчера вы убежали из зала суда?
Осетров за прошедшие сутки изменился. Спесь исчезла, глаза потухшие, даже похудел малость.
– Дела были.
– Встреча закончена. А полицейских прошу задержаться! – Крутилин, подумав, добавил: – И вас, княгиня.
Прыжова толкнули в бок. Повернув голову, он увидел настырного репортера из «Вестника»:
– Плачу сто рублей, если расскажете, о чем пойдет речь.
– С чего интерес такой?
– Чуйка мне подсказывает: полиция что-то не договаривает!
– А чуйка не подсказывает тебе, что излишнее знание умножает скорбь?
– Что? Что? – репортер привстал.
Прыжов – тоже:
– Много будешь знать, попадешь ко мне на стол. Прозекторский!
Репортер, пятясь задом, покинул зал.
Крутилин пожал руку Пискунову, а когда тот вышел, обратился к Осетрову:
– Ну а теперь, Калина Фомич, примемся за вас!
Купец со вздохом поднялся.
Тут следует поведать о разговоре, случившемся в четыре часа пополудни.
Осетрова привезли на Большую Морскую и завели в кабинет Крутилина. Однако вместо Ивана Дмитриевича в его кресле восседал князь Тарусов.
– Присаживайтесь, – пригласил Дмитрий Данилович. – У меня две новости. Начну с хорошей: ваша жена призналась, что оговорила вас.
– Ловкий вы человек, князь!
– Не я. Вашу жену усовестил поп на исповеди. Мол, не должно жене супротив мужа идти.
– Дорого обошлось?
– Бесплатно. Повторяю: я ни при чем. Сам голову ломал, пока ваша падчерица не объяснила. С ней, кстати, связана новость номер два. Плохая! Стеша видела, как вы, Калина Фомич, отрубленную голову Степана вытаскивали из шкапа.
– Врет, не видала! Не было ее в гостиной. Я же вам вчера как на духу… Только я и Аграфена!
– Комната Стефании примыкает к гостиной, – объяснил Тарусов. – Агенты Крутилина съездили к вам домой и удостоверились, что слышимость между двумя помещениями превосходная, а если встать на табурет, то через щель можно наблюдать, что происходит в гостиной.
– Вот сучка! Я ее, как родную, растил, денег не жалел… И что теперь?
– Придется все-таки вспомнить, кто в то утро к вам заходил.
– А я вчера как раз и вспомнил. Телепнев!
– Телепнев? – разыграл удивление князь.
– А вы что, не слышали? Даже в съезжем доме знают, что Телепнев убийца. Вот бы не подумал! Говорят, уже задержали Сысоича.
– Убили, а не задержали. И вас убьют, если ваньку валять не перестанете.
– Я что-то не пойму, Дмитрий Данилович. Вы защитник мне или следователь? Почему в словах моих сомневаетесь? И с чего вдруг в кабинете Крутилина расселись?
– Мою жену вчера пытались убить, – снизошел до объяснений Тарусов. – Я помогаю полиции изобличить преступника. А заодно пытаюсь вас от каторги избавить. Убеждаю полицию, что не в их интересах отдавать вас под суд.
– И как? Получается?
– Пока нет. Но обязательно получится, если, конечно, согласитесь на ряд условий.
– Каких это?
– Первое: наше с вами соглашение остается в силе. Если с вас снимут обвинения, платите шесть тысяч.
– Ух и жадный вы народ, адвокатишки!
– Стало быть, принято. Второе: Антип Муравкин желает засудить вас за поругание жены. Я, как ваш адвокат, предлагаю уладить с ним во внесудебном порядке.
– Сколько?
– Пять тысяч.
– Итого – одиннадцать! Или что-то еще?
– Третье: вы должны извиниться перед моей супругой. Вы знаете ее под именем Марии Никитичны Законник. За недвусмысленные предложения извиниться, за удар по лицу…
– Ваше сиятельство! Бес попутал! Я же не знал… Так и быть, еще тыщонку накину.
– Не надо! Достаточно извинений. И четвертое: ваша падчерица просит благословления на брак с вашим старшим приказчиком, Прохором.
– Вот дура-то, прости господи. Нашла за кого… Ни за что!
– Вовсе не дура, очень даже умная девица! Отлично понимая степень имущественного неравенства, она просит вас взять ее жениха в компаньоны. Пятьдесят на пятьдесят.
Осетров сделал неприличный жест:
– Нате, выкусите-ка!
– Калина Фомич, пораскиньте мозгами: даже если Иван Дмитриевич сожжет показания вашей падчерицы и отпустит вас на четыре стороны, никто не сможет помешать Стефании пойти завтра в газету и все рассказать.
