– Телепнева за что убили? – задал Крутилин последний вопрос.
– Когда княгиня воскресла, решил я его козлом отпущения сделать. Почему? Княгиня на него пальцем указала – раз, склад ему когда-то принадлежал – два. Заглянул к Осетрову, велел на Телепнева все валить. Помните, Иван Дмитриевич? Я ведь сам вызвался Телепнева у лавки караулить. А он, бесова душа, с Псоевичем сделку обмывал. В одиннадцать вечера меня сменили. Побрел я, расстроенный, что делать дальше, не знал. И тут слышу: Козьма едет, песни в пролетке поет. Уговорить пьяного добавить – дело пустяковое. На том же извозчике поехали к мосту Каменноостровскому, я сказал, мол, кабак хороший там знаю. Дальше пешком пошли. В сарае саблей его рубанул, в ногу себе выстрелил, револьвер ему в руку вложил. Все!
Эпилог
– Игната Спиридоныча сегодня задержали. Покамест запирается, но купцы, с ним сотрудничавшие, показания дают хором. – Крутилин потянулся к вазочке за шоколадной конфетой.
– Знаю, – небрежно махнул рукой Тарусов.
– Откуда?
– Жена Буваева приходила. Хочет, чтобы я защищал его в суде.
– А вы?
– Пока торгуюсь!
Теплая компания собралась после ужина в кабинете князя. Пили водку, настоянную на кедровых орешках и корице (Иван Дмитриевич коньяка не признавал), закусывали икрой и расстегаями с вязигой.
– Если Буваев арестован, значит, Антип работу потерял, – сделала вывод Сашенька и расстроилась: – Как же они, горемычные, теперь будут жить?
– Антип деньги от Осетрова получил, – сообщил Выговский. – Компенсацию за пользование Марусей.
– Откуда знаешь? – удивился Иван Дмитриевич.
– Маруся жаловаться приходила, – Антон Семенович затушил сигару. – Бьет ее теперь Антип каждый день. За то, что Осетрову уступила. Говорит, лучше бы померла!
– Каков мерзавец! – воскликнула Сашенька. – Чем Маруся виновата? Осетрова бы лучше избил!
– Тогда пролетел бы мимо денег, – развел руки Прыжов.
– Вы сможете ей помочь, Антон Семенович? – Сашенька посмотрела на Выговского умоляющим взглядом.
– А как? – тот пожал плечами. – Антип – муж! Имеет полное право.
– Почему у нас всегда страдают невинные? – с пафосом вопросила Сашенька.
– А шо? Кто-то еще пострадал? – встрепенулся Крутилин.
Диди тщетно пытался дернуть его за рукав – мол, лучше не надо!
– А то вы не знаете? – понесло Сашеньку. – Телепнев пострадал. Человека зверски убили, а после смерти обвинили в ужасных преступлениях. Убийца обвинил, между прочим! Но полиции честь мундира дороже истины. И нате, вот результат! – Сашенька схватила со стола сегодняшнюю газету: – «Император пожертвовал пятьдесят рублей на памятник погибшему от ран околоточному Челышкову». Какой позор!
– Александра Ильинична! – Крутилин опустил глаза. – Решение было политическим, вы сами слышали. Нельзя нам из-за одного душегуба тень бросать на всю полицию. Общественность и без того нас недолюбливает.
– И правильно делает!
– Главное, шо преступник не ушел от возмездия.
– А почему императору правду не сказали?
– Кто их знает, княгиня, что они там докладывают, – Крутилин кивнул на потолок. – Кажется, нам пора.
– Посидите еще! – Сашенька почувствовала неловкость.
Решение не предавать огласке истинного виновника выручало не только полицию. В противном случае неминуемо всплыли бы Сашенькины похождения. Тогда позор на всю семью, а князя погнали бы из поверенных. А так все шито-крыто, все будут молчать. Осетров – потому что не хочет в тюрьму; Прыжов – потому что верный рыцарь; Треплов, Мозжухин, Лябзин, Крутилин и Выговский – потому что спасают от бесчестья родное ведомство. Кстати, городовые, сопровождавшие Осетрова, были вовсе не городовые, а переодетые агенты Крутилина. С Будницким же Иван Дмитриевич побеседовал отдельно. Тихим шепотом сообщил, что, хоть бомбисты-террористы и сумели разделаться с Раздуваевым-Сеньковым, тайная операция Третьего отделения продолжается.
– Не могу, ей-богу, не могу, – отклонил предложение остаться Крутилин, – обещал супруге вернуться к десяти. А то обижается, что я все время на службе.
– В следующий раз приводите ее с собой, – Сашенька одарила Ивана Дмитриевича очаровательной улыбкой.
А кот Обормот нежно потерся об его штанину.
– Непременно! – пообещал Крутилин.
– Всего хорошего, княгиня, спасибо за прекрасный вечер, – раскланялся и Выговский.
– Антон Семенович, с вами, говорят, будем теперь видеться чаще? – ляпнула вдруг Сашенька.
Выговский от ужаса зажмурился.
– Шо? Шо такое? – напрягся Крутилин.
– Я… Я прошение собираюсь подать. Об отставке! – признался Антон Семенович.
– Ну слава богу, камень снял с души! Треплов который день требует тебя выгнать. У жандарма этого бумаги какие-то пропали. Тебя подозревают! Я, конечно, отбиваюсь, как могу, но терпение Феди на исходе. Так что благословляю – пиши рапорт. Рад был потрудиться вместе!
Иван Дмитриевич прослезился, растроганный Выговский полез целоваться.
– Ну а вы, доктор? С нами? – спросил Антон Семенович Прыжова после объятий.
– Увы! Обещал Наташе, как уложит Володю, немного прогуляться. Погоды-то какие стоят!
– Тогда торопитесь, – посоветовал Крутилин. – Мой ревматизм обещал грядущей ночью дождь.
Танечка смерть возлюбленного оплакивала долго и очень горько. Про истинный характер занятий Юрия Петровича ей так и не сказали, злосчастные письма тайком от нее сожгли в камине.
С Евгением разговор начистоту не получился. Главный Сашенькин аргумент, что Наталья Ивановна старше его на пять лет, юноша отмел как смехотворный и всерьез готовился к дуэли с Лешичем (поднимал раз в час на вытянутой руке утюг и удерживал его на весу сколько мог). Спасла, как всегда, случайность. В гостях у деда, Ильи Игнатьевича, Евгений был представлен прелестной дочурке тверского вице-губернатора. Чувства к Наталье Ивановне испарились в одночасье.
Сашенька под ручку с Диди прошла в спальню:
– Дорогой, я уже раз двадцать перечла дневник, но так и не поняла!
– Думай.
– Ну хватит меня мучить! Немедленно расскажи про ключик, который все открыл, – заныла княгиня.
– Сколько можно повторять: нельзя читать так быстро. Две секунды – и уже перелистываешь.
– Я же сама писала, и так все помню.
– Ты главное помнишь, а мелочи ускользают. Вот, к примеру: когда к Осетрову ты в первый раз пришла, куда он приказчиков отослал, чтоб с тобой полюбезничать?
Сашенька наморщила лоб:
– В трактир! Нет… На склад!
