А ностальгирующий народ никогда не поверит в его самоубийство.
Ничего, кроме смуты и дестабилизации, его добровольный, но необъяснимый шаг не принесет...
Сергей Борисович осмотрел торчащий из обоймы патрон – на вид вроде бы целый, только потускневший от времени. Попытался вспомнить, когда в последний раз стрелял из трофейного «вальтера», но точно не вспомнил. Кажется, лет двадцать назад, когда привез из Ельни Федора – учил его держать в руках оружие. И после этого вроде бы больше не было причины...
Он снова зарядил пистолет, переложил его к письменному прибору, вынул несколько листков бумаги и взял ручку, однако мысль все еще была прикована к патронам. Вполне мог слежаться порох или капсюль утратил свойства воспламеняться... Выстрелить бы сначала в пол или потолок, но ведь сразу же сбегутся, застучат в двери и помешают. Поэтому прежде нужно написать записку... Он поднял перо над чистым листом и опять, как и в пору литературных исканий, на минуту замер.
Можно было бы написать коротко, тремя фразами, дескать, делаю это по своей воле, в трезвом уме и ясной памяти, дабы не позволить унизить себя и предать забвению. Но тогда появится еще больше вопросов – отчего? почему? кто виноват?
Нет, и смерть должна быть такой же действенной и наполненной, как жизнь.
Мысль уйти по дороге вечности немедленно и не задумываясь, как будто случайно, всплеснулась еще раз, словно вынырнувшая крупная рыба, бесшумно ушла в глубину и там затаилась.
Нужно все продумать, чтобы от этого выстрела страна встрепенулась и начала отсчет иного времени; чтобы говорили – это было еще до рокового дня, а это уже после. Сразу же упадут котировки на мировых биржах, подскочит цена на нефть и газ, еще выше – цены на товары первой необходимости. Возможен новый виток оттока капитала за рубеж – олигархи почуют скорую нестабильность экономики.
Да, все это будет обязательно, однако у него не осталось иного средства воздействия или, как говорит Варламов, влияния на власть, на умы, на будущее. Почему-то раньше и в голову не приходило, что суицид – это не только психическое отклонение, слабость воли и навязчивое желание рассчитаться с жизнью; прежде всего это мощное и высокоточное оружие, если просчитать сразу несколько целей, выверить поправки и момент разделения боеголовок.
И действует оно по принципу «включил и забыл», ибо поражение произойдет уже после выстрела старого немецкого пистолета, когда-то выменянного у танкиста на самогонку...
Подобные мысли нравились Сергею Борисовичу; они вдохновляли на творчество, поскольку можно было писать в последний раз, отпустив на волю внутреннего цензора, скованное собственной рукой и ослепленное колпачком перо.
Швец, не написавший ни единой книжки, дабы вдохновить автора, говорил, что не нужно ничего выдумывать, а следует писать так, как было, и своими словами, лучше всего начать, соблюдая хронологию, а потом можно композиционно перестроить, если этого потребует замысел, либо по соображениям динамичности воспоминаний переставить местами главы.
Еще он посоветовал сразу же выбросить первый абзац, ибо он непременно будет тяжеловесным, и тогда появится живость повествования.
Сергей Борисович написал этот ненужный абзац, в котором сказал, что принимает решение покончить с собой после долгих раздумий, совершенно взвешенно и осознанно – точно так же, как принимал другие, тяжкие и судьбоносные решения всю сознательную жизнь. Рука была твердой, почерк ровным, характерным и легко узнаваемым: всякий, кто первым войдет в кабинет, сразу же определит, что это написано не под диктовку и не в состоянии аффекта...
Конечно же, первым войдет охранник или доктор – офицеры, обязанные хранить его жизнь и здоровье. Вероятно, у них есть инструкции на все случаи жизни, но каждый из них может вполне взять это письмо и утаить, хотя бы для того, чтобы прикрыть свою вину. А с них спросят, почему они не начали беспокоиться, когда охраняемое важное лицо закрыло обе двери и надолго осталось в полном одиночестве?
Так надолго, что Сергей Борисович успел написать пространную предсмертную записку.
Люди они новые, непроверенные, и надежды нет ни какой!
Это обстоятельство неприятно всколыхнуло его, но тут же пришла трезвая и обоснованная мысль – написать два письма. Одно спрятать, например, в сейф, где лежат награды, а другое оставить на столе... Но ведь и это ненадежно! Даже если будут найдены оба, то в угоду общественному спокойствию скроют, представят дело как самоубийство в состоянии повышенного сиюминутного возбуждения – гневный характер Сергея Борисовича известен многим – и еще заработают себе очки, мол, видите, по какому психически неуравновешенному национальному лидеру вы тоскуете?
Письмо должно попасть в надежные руки, лучше всего журналистские, и это должно быть обращение к народу. Неспешное, толковое, с аналитическими выводами и... душевное, пронзительное, чтоб схватило за горло, встряхнуло, заставило оценить потерю. А журналист такой есть – Ирина, ведущая с Первого канала, так похожая на молодую Риту Жулину.
Вот зачем она появилась в его жизни – чтоб всякий раз неожиданно заставлять его быть искренним перед телекамерой, как перед пистолетным стволом...
Передать письмо можно через горничную; повар и Лидия Семеновна – люди при погонах и с инструкциями.
Сергей Борисович перечитал первый абзац, аккуратно оторвал текст от листа и сжег на малахитовом пьедестале письменного прибора – издатель оказался прозорливым: для народа так не годится...
Он откинулся в кресле, взгляд сам остановился на притягивающем блеске оружия. И тотчас вспомнилось, как его выменял у танкиста за восемь литров самогона. «Вальтер» был офицерским, никелированным и выглядел настолько ловким, ухватистым и изящным, что когда его танкист первый раз показал, иной, настолько сильной и всепоглощающей, мечты в то время не существовало. Было это уже после того, как на стрельбище рванул снаряд, ходил он уже с седым чубом и носил прозвище Сычик. Танкисты относились к нему как к серьезному, кое-что испытавшему парнишке, которому везет, – это только фронтовики и могли оценить. Поэтому и показали блестящий трофей, от которого у любого бы взрослого мужика закружилась голова. У некоторых пацанов постарше уже были трофейные пистолеты, и они ходили стрелять за старую сыроварню, но такого ни у кого не было! И надо было достать самогон, причем всего за три дня, дольше танкисты ждать не могли.
Отец Сергея Борисовича до войны работал парторгом на маслозаводе, был сразу же взят на фронт комиссаром и погиб в сорок втором, а мама трудилась главным технологом молочного производства, обслуживала сразу несколько маслозаводов и во время войны придумала гнать самогон из барды, которую готовила из переброженного обрата. Поэтому иногда по ночам Сыч бегал ее встречать: мама обычно приносила по две десятилитровых фляги, из которых потом, после двойной перегонки через стеклянный аппарат с сухопарным бачком, получалось два литра чистейшего спирта. Спирт она несла к железной дороге, где по воскресеньям возникал стихийный рынок, и обменивала на крупу, сахар или одежду. Но как-то раз на образцовском маслозаводе случилась облава и маму поймали с обратом. Сначала хотели посадить, но она была единственным технологом, поэтому исключили из партии и оставили на работе. После этого мама сама разбила стеклянный аппарат и зареклась гнать самогон, а когда он требовался, то, как многие, покупала.
