Она швыркнула носом, тщательно утерлась платочком.
– Пропадет год... А мне уже двадцать семь.
– Двадцать семь – это прекрасно! – подбодрил он. – Это так здорово!
Она наконец приоткрыла лицо и взглянула через плечо: у девушки был темный взор Риты Жулиной и уголки губ точно так же приподнимались от улыбки...
– Как тебя зовут? – спросил он, испытывая ощущение, что это наваждение.
– Антонина... Тоня.
Он перевел дух и расслабился.
– Удивительно...
Она не поняла и сказала о своем:
– Придется возвращаться домой, в колхоз... А я так не хочу!
Сергей Борисович услышал ее, но долго и печально молчал – тоже о своем.
– Я вас знаю, – словно разбудила его голосом, в котором тоже слышались знакомые нотки.
– Знаешь?
– Вы приходили в институт... Когда мы белили стены, еще в абитуре.
– Получается, зря белила? – встряхнулся он.
– Зря ничего не делается...
– Это верно! Знаешь что? В колхоз можешь не возвращаться. – Он записал телефон. – Позвони мне завтра утром ровно в восемь.
Неуверенной рукой она взяла бумажку, и от случайного прикосновения одного пальца его будто током пробило. Он быстро встал и ушел без оглядки.
В аппарате облисполкома подходящей должности, кроме уборщицы, или, как тогда называли, технички, ничего не нашлось, однако Антонина с радостью согласилась и уже вечером вышла на работу. Сергей Борисович не видел ее несколько дней, поскольку приехали проектанты и он допоздна задерживался на строительстве корпусов радиозавода. И когда после семи вечера остался в своем кабинете, вошла Антонина – с ведром, шваброй, в черном халате и белой косынке.
– Сергей Борисович... Можно у вас помою?
– Антонина! – обрадовался он. – Ну как у тебя? Садись, рассказывай.
Она осталась стоять и смотрела грустно.
– Нормально... Только вот из студенческого общежития меня выгнали. Нелегально жила...
– Прости, я не подумал... Завтра у тебя будет другое общежитие.
– Спасибо... Ну, я помою?
– Погоди! – Сергей Борисович подставил стул и усадил ее. – Успеешь.
А сам не знал, что ей сказать, о чем спросить. Смотрел на нее и вспоминал Риту.
– Ну ладно, я буду мыть. – Она встала и сразу же схватилась за швабру. – Мне рассиживаться некогда.
Сергей Борисович сел на свое место, однако работать с бумагами уже не мог. Антонина мыла по-деревенски размашисто, ловко, тщательно и двигалась при этом красиво – даже балахонистый черный халат не мог скрыть ладной и очень знакомой фигуры. Он наблюдал лишь краем глаза, делая вид, что читает, и едва сдерживался, чтобы не спросить, а не знает ли она Риту Жулину? И не родственница ли ее?
Но вместо этого спросил:
– Постой, а куда сегодня пойдешь ночевать?
– На вокзал! – Она подняла голову – глаза были счастливыми. – И вчера там ночевала.
– Ко мне пойти не забоишься?
– К вам? Не забоюсь.
– Смотри. – Он взял за плечи и подвел к окну. – Видишь тот дом? Третий этаж, шестая квартира. Как закончишь работу – приходи.
И, не дожидаясь ответа, снял с вешалки плащ, шляпу и ушел.
Антонина пришла в половине девятого – пугливая, настороженная.
– Кто у вас дома? – зашептала, озираясь.
– Никого. – Сергей Борисович помог снять старомодную плюшевую жакетку – одета не по сезону. – Я живу один.
– Почему? – глуповато спросила она. – Такой человек...
– Бывает... Пойдем ужинать.
За столом Антонина сидела скованно, чувствовала себя неловко – все время старалась спрятать свои руки.
– Давай так, – решительно сказал он. – Я тоже родился и вырос здесь, в Ельне. Можно сказать, в большой деревне. И нечего стесняться. Ешь!
Она допила чай и посмотрела умоляюще:
– У вас есть... ванная?
– Есть!
– Можно я пойду? А то три ночи на вокзале. И до этого...
– Прости, сам не сообразил.
Он ринулся к шкафу – белья у нее, конечно же, не было. Достал армейские кальсоны с рубашкой, халат и полотенце.
– Женского нет, – пожаловался. – А свое там постирай. И повесь на батарею – к утру высохнет.
Она покраснела и окончательно смутилась, чего никогда не замечалось у Риты.
– Да я тоже так делаю! – засмеялся Сергей Борисович. – И ничего!
Антонина вышла из ванной только через полтора часа, когда он сидел у телевизора. Волосы, вечно завязанные косынкой, сейчас были распущенными и влажными – лежали прядями по узким, подростковым плечам, тончайшая розовая кожа лица источала свет, счастливые глаза чуть затуманились от блаженства.
«Господи!» – только и мог подумать он.
– А у вас есть что грязное? – однако же деловито спросила она. – Я постираю заодно.
– Пора спать! – приказал он себе, но не ей. – Я постелил тебе в зале на диване. Спокойной ночи.
– Мне кажется, что я в сказке, – проговорила она. – Мама нам все время читала сказки. Пока были маленькие...
– Ты теперь большая, иди. – Сергей Борисович ощущал, как уже немеют губы.
– Сказка мне нравится, – уходя, прошептала Антонина. – Завтра проснусь – опять вокзал...
Он выключил телевизор и свет, прикрыл дверь, разделся и лег. Сердце бухало в горле, шумело в голове, как от первых минут хмеля. Он осознавал, что не испытывает истинных чувств к этой девушке, а все, что бушует в нем и рвется наружу, – всего лишь плотская страсть от долгой монашеской жизни, и даже не к Антонине, а к ее прообразу. И надо избавиться от наваждения, разделить, развести их, увидеть Антонину другими глазами, и тогда, может быть, возникнет совсем иное отношение. Как когда-то к Ольге...
Сергей Борисович лежал на одном боку, потом на животе и к стене пробовал отворачиваться – сон не шел; пытался думать о работе, о том, что корпуса радиозавода до зимы успели подвести под крышу и теперь успеть бы дать тепло, но более живая, искрящаяся мысль стукалась в стену, за которой спала Антонина, и слух ловил малейшие звуки. Если бы завтра ему предстояло уезжать назад, в Москву, он бы сейчас вошел к ней и сказал просто: «Выходи за меня замуж».
Но столица была еще за горами, и прежде чем произнести эти слова, хотелось сначала сказать: «Я люблю тебя».
А он пока что любил в ней влекущую схожесть с Ритой...
Он заснул перед утром и вскочил, как всегда, по будильнику в семь. Торопливо оделся, заглянул на кухню – Антонина уже хлопотала в своей неброской, по колхозному достатку, одежде.
