Взгляд у него, как у удава.
Ща мы ему доложим. У меня от злости мышцы даже из карманов лезут. Ща! Вот, уже начинаем докладывать:
– Начальник химической службы. старший лейтенант. Матчасть не в строю. НЕ ГОТОВ! Выполнять задачи боевой службы! – и тишина. Все охуели. Особенно флагманские. Я им покажу «обойдешься».
– Под-ни-мите пилотку! – слова у Ойконена роняются, как камни на мостовую, обращается он ко мне, и потому я поднимаю пилотку, она у меня съехала на нос.
– Вас что, постричь некому?
Адмирал Ойконен, Гарри Гульфович, меня регулярно стрижет.
– От того, что я подстригусь, товарищ адмирал, мат– часть не заработает!
– Командир?
– Есть!
– Вы можете его подстричь?
– Так точно!
– Хорошо! Теперь по существу! Доложите! – это он мне.
– ПРЗ не заменило резину на двухходовых клапанах!
– ПРЗ? Где вы? Ближе! Я хочу знать в чем дело? Ваш лепет я услышу позже! Соберитесь с мыслями! Все свободны. После роспуска остаются флагманские химики, ПРЗ, начхим и командование корабля.
Тихий шелест сзади – лишние исчезли.
– Начхим! Еще что-то?
– Товарищ контр-адмирал! Мне добавить нечего!
– ПРЗ! Чтоб завтра! Я понятно излагаю? Завтра! Все у него стояло! Он мне доложит лично! Верю! У него получится! Флагманские! Ко мне в кабинет! Оба! Командир! Задержитесь.
Командир на меня потом смотрел так, будто ожидал от меня рождения ребенка, а я принес в подоле чудовище.
А флагманские вообще стали заикаться, что случалось с ними уже не раз.
Назавтра у меня была резина, о чем я тут же Ойконену и доложил.
В ТРЫМРАНИ
Мичман Сенчук в условиях тропиков все время спал. Оно и понятно: в тени сорок градусов, особенно после обеда, а корабль стоит, скажем так, в Трымрани, где поневоле начнешь разлагаться.
Мичман Сенчук (и еще несколько мичманов) почти что голый, лежал в каюте в адмиральский час.
В этот час не летают даже мухи.
Чтоб хоть как-то отметиться у всевышнего, мичман Сенчук привязал к мизинцу на правой ноге леску и отправил ее в открытый иллюминатор, а на другом конце там был крючок с насаженным на него кусочком ветоши.
Все это обзывалось удочкой – в Трымрани рыба не избалована червями.
Подергивая ногой вышеназванную конструкцию и от монотонности впадая в детство, наш мичман совсем уже собирался отправиться в думах в район собственной печени, когда… когда это случилось: его так дернули из иллюминатора за леску, прикрученную к мизинцу, что он легко вылетел из койки и с воплями полез ногой в иллюминатор.
Окружающие не сразу пришли в себя и не сразу бросились на помощь.
Крики: «Тащи! Тащи!» и «Держи, блядь, держи!» – раздавались со всех сторон.
Через минуту в каюту были втащены: мичман Сенчук, его мизинец, вся леска и гигантский лангуст, выудивший мичмана прямо из койки.
Больше мичман Сенчук после обеда не спит.
ПЕНИЕ
Лейтенант Бубенцов Алексей Геннадьевич искал свою парадную тужурку везде. В шкафу нет, под кроватью – нет, в шкафу – опять нет.
Город Полярный готовился к встрече любимого праздника – 23 февраля. Предполагалось, что местное население будет потрясено выступлением самодеятельного сводного хора, для чего заранее разослали по всем экипажам подводных лодок телефонограммы, что мол, офицеры и мичмана, свободные от сбора мусора, привлекаются к пению.
Вот Алексей Геннадьича и назначили – где ж эта проклять, тужурка?
А людей собралось на первую спевку – ужас до чего.
Только песни никто не помнил, вернее, помнил, но не с нужного конца.
Какие это песни? «Широка страна моя родная, много в ней…», «Северный флот», «Варяг» и что-то там о комсомоле.
Так что тут же изобрели специальный комбайн для подсказки слов: на рулоне бумаги написали текст, а потом намотали его на барабан, после чего, уже вращая ручку этого барабана, перематывали все это дело с валика на валик, но не быстро, а чтоб люди успевали разглядеть.
Назначили ответственного перемотчика – мичмана.
Лейтенант Бубенцов так и не нашел свою парадную тужурку и взял ее взаймы у соседа.
А сосед оказался маленького роста, что выяснилось только тогда, когда надо было уже в ДОФ идти и петь.
Не то чтобы лейтенант Бубенцов своего соседа никогда не видел, просто он его ни разу не примерял на себя, а теперь вот, примерил, и – о, ужас нуля – сосед налез только до локтей, да и застегнулся только на одну пуговицу.
Алексей Геннадьич решил встать на сцене так, чтоб заслониться кем-нибудь.
Он встал и заслонился мичманом, и вот занавес пошел и. вместе с ним пошел мичман, который оказался как раз тем самым перемотчиком песни на валу.
Свет на хор, и зал увидел лейтенанта Бубенцова.
Со стороны он походил на клоуна.
Еще петь не начали, а зал уже взорвался диким хохотом, а потом кое-как начали петь, но перемотчик текстов так засмотрелся на Бубенцова, что в песни «Широка страна моя родная» никак не мог сразу перемотать строчку «Много в ней.», что получилось только с третьего раза, поэтому именно эту строчку хор пропел трижды, пока ему не показали следующую страницу.
А строчку «Где так вольно дышит» спели дважды.
В зале все рыдали.
Хор старался изо всех сил. Он старался петь тщательнее, что не получалось, потому что перемотчик нервничал.
А вы попробуйте петь сами, если вы даже слова все знаете, когда вас уже приучили к тому, что надо смотреть на барабан, а барабан вращается то туда, то назад, от чего строчки повторяются.
В общем, спели и даже кричали «Бис», и потом еще и спели на «Бис», вот только песни пришлось назад перематывать, а они получились вверх ногами.
НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ
Лодка, море, подводное положение, ночь.
Точнее – три часа ночи.
Заместитель командира тихо и незаметно проверяет несение вахты в корме.
Семидесятые сутки плаванья. Несение вахты на завершающем этапе необычайно важно, поэтому заместитель и проверяет, дабы не спали и вообще.
А чтобы эти негодяи, вахтенные, друг друга не предупреждали, он, как только войдет в отсек и проверит, так и берет их с собой и молча ведет всю ораву в соседний отсек – на несколько секунд отсеки остаются без присмотра, конечно, но зато налицо объективная картина. Причем, первым входит зам, за ним все остальные.
На пороге восьмого их встречает протяжное:
