– Однажды его отца встретил, Николая... Он и говорит – не знаю, что делать с сыном. Он деньги стал зарабатывать и домой колбасу приносить. Коммерческую, целыми коробками. Помнишь, появилась дорогущая коммерческая колбаса?
– Не помню...
– Потому что ты никогда не знала голода. А Илья коробками ее покупал, а потом на помойку выбрасывали. Съедать не успевали, и она портилась... Николай его просил: «Не покупай больше», – а он все равно покупал, не мог устоять...
– Пап, это было давно! – Ошеломленная Надежда наконец опомнилась и постаралась восстановить справедливость. – У Ильи сейчас издательский бизнес, своя типография, бумажный комбинат в Карелии. Он недавно показывал свои владения – очень богатый человек. И коробками покупает дорогие сигары и коньяк...
– Большая ли разница?
– Кстати, обещал издать Жана Фоллена.
Отец будто не услышал.
– Все богатые, Надя, – это голодные люди. Ты посмотри! У них появились животы, толстые задницы, но в глазах все равно блестит голод. Вечный, стойкий, алчный. Они и до сих пор покупают коммерческую колбасу, чтоб потом выбросить. Это парадокс, но от пережитого недоедания они сорят деньгами, приобретают ненужные вещи, красивых женщин, должности, власть... Россия будет в упадке, пока они не насытятся. А это произойдет не скоро, так что не обольщайся...
– Пап, ты не бойся за меня, – раззадорилась дочь. – Я его быстро накормлю, если возьму в мужья. И сделаю воином.
– Это вряд ли, – помолчав, усомнился отец. – Он травоядный.
– Травоядный?
– Воины обычно хищники. От природы, как волки. Или вкусившие молока волчицы, как Ромул и Рэм.
Надежда затуманилась опять, вздохнула:
– Молоком этим и отравиться можно...
Игорь Александрович вдруг забеспокоился:
– Не слушай ты меня! Это я книжек начитался... Бывает, и травоядные проявляют... чудеса храбрости. Вот загнанный заяц, например! Иногда бросается на собаку и когтями задних ног вспарывает брюхо. Были такие случаи...
Она угадала его волнение, засмеялась:
– Пап, да ладно тебе! Не обращай внимания...
– По старой памяти все еще переживаю, – вдруг виновато признался тот. – А давно пора успокоиться. Теперь у меня есть... точка опоры. Вон какой посох получился. Как у патриарха. Ты меня прости, ладно? Может, я и не прав...
– Что ты, папа? – Она вскочила и крепко-крепко обняла его. – Мне даже хорошо, когда ты ворчишь на меня. Я тоже чувствую... точку опоры.
– Приеду в Москву, так и быть, – согласился Игорь Александрович, никак не отвечая на ласку дочери. – Но ненадолго...
Пес неожиданно залаял и подбежал к двери, закрутился, царапнул лапой.
– Иди вон лопоухого выгуляй, – велел отец, высвобождаясь из ее рук. – Не мешай мне.
– Ой, погоди, папа! – Надежда включила телевизор. – Сейчас новости заканчиваются, культурный блок пойдет...
Отец принципиально остался стоять у верстака спиной к телевизору.
На экране возник театральный зал: пошел эпизод, снятый Надеждой, – репетиция мюзикла.
Камера выхватила сидящих в пустом зале Надежду и режиссера.
– Посмотри, пап...
Тот орудовал наждачкой, только разметывались длинные седые волосы...
– Прежде всего это повесть о мужестве, о долге, чести и достоинстве... – вещал режиссер. – Наконец, это поэма о любви. Мы хотим поговорить со зрителем о великом и вечном, о том, что не подвержено вкусам или влиянию моды. Наши актеры поют и говорят стихами, потому что только так можно выразить эти чувства и найти прямую дорогу к сердцу зрителя. Война и любовь – вещи, казалось бы, несовместимые, взаимоисключающие друг друга, но именно в их противоборстве проявляются все главные качества человеческого духа.
На его речи отец все-таки медленно повернул голову и через плечо стал смотреть в телевизор...
Дорогу сразу же за поселком занесло торосами, джип таранил сугробы, забрасывая снегом лобовое стекло.
Андрей молча, сосредоточенно сжав губы, выкручивал руль так, будто от этого зависело что-то очень важное; напряжение после встречи с родителями погибшего друга уходило медленно.
– Вот такие добрые и несчастные старики, – ласково и грустно заговорил он. – И ничем уже нельзя помочь... Но ты посмотри, как они держатся! С таким достоинством. А дядя Паша, между прочим, обыкновенный колхозный механизатор, всю жизнь на тракторе и комбайне. Тетя Валя работала в начальной школе. Поглядишь на них, и становится понятно, откуда в Володьке была такая сила. Мы раньше вместе приезжали к ним в отпуск. На рыбалку с дядей Пашей ходили, за грибами. Все мечтали: выйдем на пенсию и поселимся здесь, два старых деда... Видишь, как вышло?
– Вижу, – отозвалась Надежда. – А почему его похоронили не здесь?
Андрей взглянул на нее испытующе, помедлил, переключая скорость.
– Там был сильный пожар, на первом этаже оказался склад какой-то горючей дряни... В общем, даже пепла не собрали.
– Где это было?
– В Партизанске, на Дальнем Востоке.
– Что-то я не слышала... А когда?
– Ты как следователь!
– Как журналистка. Привыкла задавать вопросы.
Он засмеялся и попытался уйти от темы:
– Тогда спроси меня, когда я уезжаю.
Надежда повернула к нему голову. Глаза ее блестели.
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра... То есть сегодня. На этот раз самолет в семь утра.
– И мы не успеем потанцевать?
– Не успеем...
– Опять взрыв бытового газа? Или землетрясение?
Андрей остановил машину посреди пустынной проселочной дороги. Взял ее вялую руку и включил свет в салоне.
– Ты мне не веришь?
– Верю, – холодновато сказала она. – Только скажи, как тебя называть. Все еще Андреем или уже можно Сережей?
Он поцеловал Надежду и прижал ее голову к груди – может, для того, чтобы не видела его встревоженных глаз.
– Тебе это очень важно?
– Очень.
– А какое имя тебе больше нравится?
Она высвободилась, посмотрела ему в лицо.
– То имя, – сказала с напряженным звоном в голосе, – которым могу называть, когда буду молиться за тебя.
– Молиться? – Он даже вздрогнул.
Звон в голосе надломился, появилась хрипотца.
– Я тебя называла Андреем... И теперь не знаю, за тебя ли просила, была ли услышана...
Он опустил голову и потряс ею, словно прогоняя наваждение.
– Вот чьими молитвами... – Он взял в ладони ее лицо. – А я в тот миг не думал о тебе. И потом тоже...
