Аля вскочила и выбежала, чтобы не слышать, как над ней будут смеяться в костеле, так громко, что сам Христос услышит, и как Антек будет смеяться над ней и разлюбит ее.
Автобус остановился у часовни. Она вышла и побрела по дороге.
Она, конечно, могла предупредить Антека о том, что приедет сегодня, в четырнадцать двадцать, он наверняка встретил бы ее на машине, но нет… Лучше так, спокойно идти, как год назад. Тогда она шла мимо часовни к автобусу, который увозил ее отсюда навсегда. Рядом шел Антек, взрослый мужчина. Он не мог быть хирургом — легкое повреждение руки осталось, но он окончил медицинский институт и теперь работал в городской больнице. Антек… ее Антек тогда и чужой сейчас. Врач второй категории, научные работы, правая рука заведующего отделением внутренних болезней. Антек. Ее любовь. Почему еще год назад они могли быть вместе? Почему расстались?
«Мы не оправдываем ожиданий…» — сказал он.
Чего она боится больше всего? Того, что не будет любви. Того, что она не будет любить, или того, что не будет любима? Есть разница? Принципиальная. Что мне с того, если я люблю, но не любима? Страдание, боль, несбывшиеся надежды… Это, наверное, не любовь…
Когда они встретились прошлым летом, Антек взял ее за руку, словно не было долгих лет разлуки. Рука у него была немного нескладная, но исправно действовала, через всю ладонь проходили красноватые шрамы, безымянный палец был меньше, чем положено. Ему делали операцию в Германии. Ей так знакома его ладонь, отличавшаяся от другой, с тремя скрюченными пальцами.
— Ты совсем не изменилась…
— Ну, нет… — Она рассмеялась. — С тех пор у меня грудь стала больше…
— Я заметил… — сказал он, а она смутилась.
Так не разговаривают с человеком, вместе с которым когда-то заплетали косички кукурузным куклам. Восемнадцать лет — это немалый отрезок времени, это восемнадцать зим и весен, время созревания, учебы, профессии и влюбленностей. Это целое совершеннолетие. Так не разговаривают с человеком, о котором ничего не знают…
Антек изменился; если бы не его ладонь и блеск в глазах, Аля бы его не узнала. Она с удивлением слушала его рассказы о больнице.
— Делаешь то, что хотел…
— А ты?
— Я развелась два года назад…
— Не дождалась меня, и вот результат. — Он смотрел на нее и словно сквозь нее, будто она была прозрачной. Шутил?
— Я не думала, что ты серьезно об этом говоришь. — Она обратила его слова в шутку. — Я считала, это шутка — твои слова, что ты всегда будешь меня любить. Мой муж, бывший муж, — быстро поправилась она, — мой бывший муж тоже так шутил.
Антек громко рассмеялся и обнял ее за плечи. Она вздрогнула. Тепло его тела было настолько привычным, что она испугалась. Ведь это всего лишь шутка, это знакомый из прошлого, друг детства.
На третий день в поле, где в сентябре вызревала кукуруза, они любили друг друга на влажной земле. Они сидели на большом камне. Был холодный вечер. Она первая взяла Антека за руку, так просто, словно эта рука всегда ей принадлежала. А он запрокинул ее голову и стал целовать так, будто целовал ее всегда и никто прежде этого не делал. И решение пришло внезапно: не было ни отступления, ни обдумывания, ни выбора, ни согласия, ни протеста. Все происходило так, словно было всегда и они всегда были вместе и всегда знали тела и души друг друга.
А когда он стягивал с нее платье, у нее пронеслась мысль, что ей должно быть стыдно, что взрослые люди не делают этого на земле, что он, наверное, видел более красивых девушек, что левая грудь у нее больше правой, и он это наверняка заметит, ведь он врач и видел множество раздетых женщин…
А потом, когда они лежали в вытоптанном кукурузном круге и под ней была его рубашка, а на груди его рука, ей показалась смешной мысль о том, как она могла выглядеть, ведь это не важно. Все ее тело, казалось, пело от радости. За два года супружества она не познала того, что среди кукурузных початков.
— О'кей. Сейчас я знаю, что говорил серьезно.
— Что ты говорил серьезно?
— Не помнишь?
— Повтори, — просила она, а он водил сведенными пальцами по ее груди.
— Ты замерзла — таков мой диагноз. Пойдем.
Можно ли полюбить кого-то, кого не знаешь? Кого знал как маленького мальчика или маленькую девочку? Как понять, любовь это или желание, интерес, потребность в близости, страх одиночества? Почему она была уверена, что двадцать шесть лет ждала этого мгновения? Нет, не секса с ним на кукурузном поле, не влажности остывающей от зноя земли, она ждала его.
Часто ли она хотела, чтобы ее спасли? О да. Всегда. Она помнит, что ночью представляла себя в неволе. Что ее похитили бандиты и вот-вот убьют, но сначала помучают. Она в мужской одежде, непонятно почему, как мужчину ее схватили и осудили. Вот ее привязывают к дереву, сильно стягивают руки… Чтобы это лучше почувствовать, она просовывала руки под распятие и так лежала, глядя в потолок, а кисти затекали и становились бесчувственными. Тогда она закрывала глаза и сдавалась. С минуты на минуту они должны были выстрелить и убить ее, но вдруг кто-то ослаблял узы — она вынимала руки и клала их вдоль тела, под кожей начинало колоть и пощипывать. Тогда она знала и чувствовала, что спасена…
На фотографии, которую Аля заботливо хранит, изображение чужого мужчины, довольно высокого, брюнета. Он стоит рядом с молодой улыбающейся мамой.
Фотография черно-белая, и ничего больше сказать нельзя.
Она тоскует по нему?
Как можно тосковать по кому-то, кого не знаешь и не помнишь? Кого никогда не видела и не держала за руку? По тому, кто никогда не подбрасывал тебя вверх и не сажал на колени? Как можно любить кого-то, кого не целовала перед сном и перед поездкой на каникулы, в лагерь, в деревню к бабушке и дедушке? Кого не ждала и кто не ждал тебя? Кого-то, кто пропал, забыв о маленьком ребенке?
Может, она на него обижена?
Проселочная дорога сворачивала в сторону строений. Тот маленький домик — это дом дедушки и бабушки. Кухня, в которой стоят диван и стол, огонь в жаровне, запах крупяного супа, всегда готовый кипяток для чая. Бабушки давно нет, зато дедушка вечный, он всегда был и всегда будет. Единственный мужчина, который любил ее. Кухня пуста, ключ у Кузьмов, как всегда, и прежде так было, у родителей Антека, к которым она не пойдет, не встанет у порога и не скажет: «Здравствуйте, я только за ключом».
— Здравствуйте, я только за ключом.
— Входи, дорогая. Такое несчастье, ты, наверное, устала с дороги, автобусом добиралась? Сейчас супа тебе налью. Антек в больнице, он тебе позвонил, да? Что сидеть в пустом доме, подожди здесь, вкусный суп с помидорами, не из пакетика. Входи, Алечка.
Приветливое, раскрасневшееся лицо матери Антека. Она ведет себя так, словно не знала, не обижалась, а ведь всем было известно, все об этом говорили.
