Прочесав за два дня всю Москву в поисках приличной рубашки, Дмитрий уже потерял надежду выглядеть шикарным лондонским денди и, решив махнуть на свои буржуазные замашки рукой, приготовился смириться с окружающей действительностью, когда, завернув в магазин почти около своего дома, неожиданно увидел то, что искал с таким старанием.
Скользящая батистовая ткань белоснежной сорочки была тонкой и шелковистой, а упругий воротничок, гордо выставляющий напоказ свои острые краешки, был в меру тяжел и строг. Враждебное капиталистическое чудо в полутвердой прозрачной коробочке сиротливо стояло в самом уголке огромной полки, заставленной всяким несущественным хламом, и с надеждой посматривало на потенциальных хозяев, явно не согласных с четырехзначной цифрой широкого ценника. Вздохнув с облегчением, Дмитрий без малейшего колебания отсчитал требуемую сумму и зашагал к дому.
Гладко выбритые щеки горели от нанесенного на них одеколона, уставшие от чистки ботинки просили пощады у немилосердного хозяина, полировавшего их по третьему кругу, а Дмитрий, рискуя потерять порядочную часть волос, в который раз за это утро стоял перед зеркалом и укладывал волосы то на одну, то на другую сторону, чтобы казаться еще привлекательнее.
Наверное, что Бог ни делает — все к лучшему, и теперь Дмитрий был даже рад тому, что так и не решился раскрыть Светлане свою тайну, терзавшую его изнутри. Именно в тот день, стоя на пронизывающем мартовском ветру и глядя в глаза любимой женщине, он понял, что потеряв ее, он потеряет самого себя. Кто знает, как сложилась бы его жизнь, не случись эта дурацкая история с нелепым спором. Наверное, чтобы полностью осознать, насколько тебе дорог человек, необходимо пройти через страх потерять его.
Все утро от беспокойства Дмитрий не знал, куда деть свои руки, мелко подрагивавшие и перебиравшие все вещи подряд. Вглядываясь в свое изображение с расширенными от волнения зрачками, холодными кончиками пальцев он то и дело проводил по лицу, проверяя, насколько гладко выбриты щеки и подбородок. Волнение его было так велико, что время от времени, набрав в грудь побольше воздуха, он с шумом выдыхал его.
Холостяцкая квартира Дмитрия обычно была убрана самым добросовестным образом, в любое время дня и ночи он мог бы сказать, где и что у него находится, но сегодня способность соображать и концентрироваться на чем-то определенном явно его покинула, и он слонялся из угла в угол, переставляя предметы с одного места на другое. Ватная пустота, образовавшаяся внутри него еще со вчерашнего дня, сковывала движения, заставляла перемещаться по комнатам, словно в тумане, и не давала сосредоточиться на элементарных вещах.
В очередной раз взглянув на себя в зеркало, Дмитрий отшатнулся: из стальной прозелени окантованного в малахитовую рамку стекла на него смотрел сумасшедший с малиновыми пятнами на щеках, над переносицей и на подбородке. Он был похож на неуклюжего, намалеванного детской рукой, Дедушку Мороза.
— Глаза б мои на тебя не смотрели! — сказал он своему двойнику с нескрываемым раздражением и дернул уголком губ. — Чего ты тянешь? Канарейку за копейку все равно не купишь. Если ты ей нужен, это одно. А коли она тебя выгонит, так выгонит вместе с запонками и рубашкой, даже если ты покажешь ей чеки на все купленное ради такого случая барахло. Давай, Дормидонт, перестань трястись и одевайся. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Дмитрий накинул дубленку и, решительно хлопнув дверью, повернул ключ на два оборота.
* * *
Примеривая перед зеркалом новехонький прикид, Артем довольно посмеивался и ощущал себя моложе десятка на два, никак не меньше. Рваные по низу, едва не соскальзывающие с бедер широченные безразмерные джинсы он одеть все-таки не рискнул, хотя кто-то сидящий внутри него ежеминутно подбивал к разнообразным безобразиям.
Поразмыслив, Артем рассудил, что для первого знакомства с будущей тещей внешность зятя не должна вызывать нездоровых ассоциаций и умалять его шансы на положительное рассмотрение вопроса, тем более что цифра сорок два, значащаяся в его паспорте, обязывала соблюдать определенные рамки приличия.
Официального фрака или, на худой конец, смокинга с бабочкой в закромах своих необъятных шкафов Обручеву обнаружить не удалось; самой приличной одеждой, имеющейся в его распоряжении, был костюм-тройка тысяча девятьсот восемьдесят лохматого года выпуска, раритет прошлого тысячелетия, одевавшийся владельцем всего несколько раз и посему выглядевший хотя и старомодно, но не затасканно. С трудом вписавшись в доисторическую модель, Артем начал поворачиваться перед зеркалом, стараясь увидеть себя со всех сторон, но быстро понял, что в тертых заплатанных джинсах он выглядит более достойно.
Самым простым выходом из ситуации было не изобретать колесо по второму кругу, а надеть свою обычную одежду. Но черная клепаная косуха и кожаные, слегка вытянутые на коленях джинсы никак не подходили к торжественному моменту, случающемуся не каждый день и не с каждым. Сделав поправку на то, что униформа жениха должна отличаться от вида простого смертного строгостью и парадностью, Обручев нашел в себе силы отказаться от излишних деталей.
Удобная трикотажная толстовка была списана в расход, а ее место временно заняла белая рубашка с тонким шелковым шитьем по воротнику и манжетам. Острые носы «казаков» приобрели великосветский лоск и небывалый блеск, а позабытые чеканные бляхи их ремней впервые заняли скромное место в уголке маленького ящичка прихожей. Надушившись одеколоном, Артем положил в карман раздутый от важности кошелек на кнопке и, не долго мудрствуя, пошел навстречу своей судьбе.
Как и положено, Обручев прошел все жизненные стадии перевоплощения по порядку, ничего не изменяя и не переиначивая, неторопливо перелистывая книгу отношений между полами.
В пятнадцать женщина казалась ему богиней, сошедшей с небес на землю и заслуживающей поклонения и преклонения только за факт своего существования. В восемнадцать для него стало очевидно, что богиня не бесплотна, и в его голову впервые закралась мысль о женитьбе. Но к двадцати моральная стойкость Обручева рухнула, и в следующее десятилетие он получал ни с чем не сравнимое удовольствие от своего холостяцкого положения, радуясь тому, что не сподобился сковать себя узами Гименея раньше положенного.
К тридцати жизнь Артема уже устоялась и желание жениться исчезло само по себе. Возможно, он выглядел циником и эгоистом, но стремления осложнять себе жизнь, заковывая существование в принудительные рамки семейной добродетели, у Обручева не возникало, к тому же любовницы стоили дешевле жен, были менее требовательны и более терпимы.
По твердому убеждению Артема, каждый человек появляется на свет крайне ленивым существом, и от того, насколько он сможет перебороть свою лень, заложенную природой изначально, будет зависеть его жизненный путь. Перекраивать себя Обручеву не хотелось; лень, плавно перетекшая за десятилетия в глубокую, въевшуюся привычку, не желала отступать, а накатанная колея дней была настолько родной и удобной, что к сорока он понял: если не произойдет какого-нибудь чуда, холостым ему быть до конца своих дней.
