— Бабуль! — голос Володи зазвучал громче, и лицо Анатолия стало напоминать размоченный в кипятке лежалый сухофрукт. Решив, что пора выходить из нелепой ситуации, в которую он случайно попал, Анатолий встал, но в этот момент из кухни раздался спасительный голос матери:
— Вовчик, сделай милость, наклонись, под вешалкой стоят три пары шлепанцев, я думаю, какие-то из них твоему другу должны подойти.
— Федь, полезай сам, я не знаю, какие тебе будут в самый раз, — негромко сказал Володя, и рука Анатолия отдернулась от дверной ручки.
— Если твоя бабуля собирается жить, пока не сносит все, что у нее висит в прихожей, то вопрос вечного жида разрешится с ее помощью раз и навсегда, — голос Федора напряженно замер, видимо, наклонившись, тот пытался выудить подходящую пару.
— Сам ты жид, — беззлобно ответил Володя, — вот я сейчас ей твои слова передам, тогда посмотрим, какой национальности станешь ты.
— Вовчик, называй меня хоть наивной чукотской девочкой, только не сдавай Еве Юрьевне… — ребята прошли на кухню, а Анатолий, ругая себя за малодушие, стоял в ванной и раздумывал, как ему быть дальше.
— Садитесь, — Анатолий услышал, как звякнули о края блюдец витые мельхиоровые ложечки, и, будто перед ним не было облезлой крашеной стены цвета темной охры, почувствовал, как чашки наполнились свежезаваренным чаем.
В том, что за четырнадцать лет сын так и не привык мыть руки перед едой, вина Анатолия, бесспорно, была, и вот теперь, стоя перед запертой дверью ванной комнаты, он не знал, радоваться этому обстоятельству или, наоборот, огорчаться. Здравый смысл подсказывал Нестерову открыть дверь и прекратить эту комедию, но интуитивно он противился этому.
— Вам клубничное? — дверка холодильника хлопнула, и Анатолий услышал, как зашуршала грубая пергаментная бумага, заменявшая Еве Юрьевне полиэтиленовые крышки. Может быть, по этой причине, а может, и по другой, варенье старой леди никогда не засахаривалось и не покрывалось плесенью, стой оно хоть несколько зим.
— Давно я тебя не видела, Вовчик, что-то случилось? — голос старой леди был глуховат, но каждое слово слышалось в ванной вполне отчетливо.
— Да нет, бабуль… — Анатолию показалось, что голос Володи дрогнул, и он подумал, что, наверное, сын говорит неправду.
— Ева Юрьевна! — Шумилин звякнул донышком чашки, но добавить ничего не успел.
— Бабуль, Федор любит сладкий, — перебил Володя, и Анатолий уловил в его голосе панические нотки.
— Сахару? — звук пододвигаемой сахарницы был почти неразличим, и только напряжение помогло Нестерову уловить этот едва заметный звук.
— Спасибо, не нужно, — решительно проговорил Федор, и Анатолий представил, как рыжие брови Володиного друга смыкаются над самой переносицей. — Ева Юрьевна, мы пришли вовсе не чай пить, нам необходима ваша помощь.
— Что случилось? — на кухне наступила неловкая пауза, и Анатолию стало слышно, как серебряные часы в большой комнате отбивают очередную четверть.
— Володя рассказывал, как несколько месяцев назад вы помогли ему в истории с палаточным долгом, — раздельно начал Шумилин.
— Что еще за история? — едва шевеля губами, изумился Анатолий.
— Сумма, о которой тогда шла речь, была большой, но, честно сказать, умещающейся в какие-то рамки, — твердо продолжал он.
— Наверное, для современной молодежи тридцать тысяч — сумма действительно разумная и вполне подъемная, — с улыбкой согласилась Ева Юрьевна, — но для более старшего поколения…
— Тридцать тысяч?!! — попытавшись сопоставить названную цифру с тем крайне незначительным четырехзначным числом, которое по обыкновению значилось в бухгалтерской ведомости напротив его фамилии, Анатолий изумленно застыл, машинально схватившись за прозрачную полиэтиленовую шторку, сдвинутую гармошкой в край ванной.
— История с палаткой — дело старое, а кто старое помянет — тому глаз вон, — сказала Ева Юрьевна, пристально вглядываясь в лица мальчиков. — Лично мне, как представителю старого, не очень бы хотелось, чтобы меня поминали, по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем…
— Тьфу-тьфу-тьфу, бабуля, что ты такое говоришь? — Володя символически трижды поплевал через левое плечо и постучал по краю стола костяшкой пальца.
— Так что случилось? — прервав горестные причитания внука, она посмотрела на него, но, увидев, как виновато забегали его глаза, перевела взгляд на Федора.
— История, по поводу которой мы пришли, связана даже не с Володей, хотя за последствия всего того, что случилось, расплачиваться придется, скорее всего, ему и тете Свете. То, что произошло несколько недель назад, связано в первую очередь с отцом Вовчика.
— С кем? — удивленно переспросила Ева Юрьевна, и ее лоб перерезала глубокая вертикальная складка.
— С отцом Вовчика, с дядей Толей, и его новой женой, — отодвигая от себя чашку с еще горячим чаем, спокойно сказал Федор.
В его тоне не было ни волнения, ни даже самого элементарного удивления, хотя для старой леди его слова звучали неожиданно. Сдвинув брови так, что складка между ними стала напоминать трещину глубокого каньона, Ева Юрьевна посмотрела на мальчиков.
Стараясь не встречаться с бабушкой глазами, Володя упрямо смотрел на белую фарфоровую чашку, по самому краю которой ползла золотая волнистая змейка, и, нахохлившись, не произносил ни слова. Зато Федор, наоборот, открыто глядел в глаза Еве Юрьевне и готов был продолжать начатый разговор. Смерив и того и другого оценивающим взглядом, старая леди поняла, что разговаривать ей предстоит в основном с Федором.
— Если для тебя не составит огромного труда, то мне бы хотелось знать всю правду, какова бы ни была ее изнанка, от самого начала и до самого конца, — величественно проскрипела старая леди, стараясь сосредоточиться на словах мальчика максимально.
— Мне бы хотелось того же, — прошептал Анатолий, почти касаясь лбом облупившейся крашеной стены ванной. Понимая, что теперь, кроме как стоять и слушать, иного выхода у него нет, Анатолий наклонил голову, прикрыл от напряжения глаза и обратился в слух.
— Пару недель назад я сидел в одной приличной пиццерии, ждал девушку, а она, как и положено уважающей себя вертихвостке, выдерживала норму академического опоздания, — неторопливо приступил Федор. — Делать было особенно нечего, я никуда не спешил, поэтому взял пива и пристроился у окошка. За соседним столиком сидели две женщины, на вид ровесницы, лет, наверное, двадцати пяти. Одна, с длинными черными волосами, все время хлюпала носом и сморкалась, а вторая, крашенная какими-то драными рыжими перьями, пыталась ее утешить.
В пиццерии народа было немного, поэтому, хочешь не хочешь, болтовня этих двух красоток мимо моих ушей не могла проскочить никак. Оказалось, что одна из них, как раз та, которая все время рыдала, была беременна, и, судя по их разговору, ребенок, которого она костерила на все лады, был совсем даже не от мужа. Для того чтобы понять, что эти двое не местные, — на всякий случай уточнил Федор, — на них было необязательно смотреть, достаточно было услышать их ужасный тыкающий и окающий выговор.
