Двадцать минут заточения близнецы провели в полнейшей тишине. Потом в пустом коридоре этажа послышались две пары шагов и что-то объясняющий голос учительницы. Братья напряглись. Одни шаги звучали тоненько и часто, отбивая узким каблучком звонкие удары, а другие — глухо и мягко, соприкасаясь с поверхностью пола почти неслышно. Гришка с Андреем, не отходя от окон, повернули головы к дверям.
Чёткий стук каблучков замер у самой двери, и в кабинете первой показалась учительница, следом за ней широкими шагами в комнату вошёл отец.
* * *
Мальчишки первый раз за последние двадцать минут переглянулись. Да, дело пахло керосином! Если бы пришла мама, всё было бы проще, а так школьные проблемы грозили вылиться в большие домашние неприятности. И где только учительница откопала отца, ведь он целыми днями на работе! Чтобы он находился в свой выходной днём дома — невероятное событие. Надо ж было такому случиться, чтобы всё так состыковалось!
Мальчишки низко опустили виноватые головы, опасаясь встречаться взглядом с отцом. Он, видимо, был не настроен выяснять отношения сию минуту, потому что, войдя в класс, почти сразу заявил:
— Разбираться будем дома, а сейчас — шагом марш вниз. Чтобы оделись и ждали меня на скамейке. Мне нужно зайти к директору, но надеюсь, это ненадолго, а потом вместе пойдём домой. Вопросов нет?
Отец нисколько не повысил голоса, но оба почувствовали, что он сильно не в духе и разговор дома предстоит не из лёгких. Кивнув головой в знак согласия, братья схватили портфели и, попрощавшись с учительницей, бочком выскользнули из класса. Сначала их шагов не было слышно, до того они старались идти незаметно, потом шаги зазвучали громче и увереннее, пока не перешли в оглушительный топот где-то около лестничного пролёта.
Вороновский и учительница, переглянувшись, улыбнулись.
— Что делать, мальчишки! — извинился Лев.
— Да я всё понимаю, они просто не могут усидеть на месте. Извините, что побеспокоила, в принципе, ваши сыновья учатся не в моём классе, я только временно заменяю их учительницу.
— Не нужно ни за что извиняться, вы поступили абсолютно правильно, тем более что мне самому было необходимо вырваться в школу. У меня так редко получается, чтобы я днём оказался дома, просто по пальцам пересчитать можно, честное слово. Я хотел встретиться с вашим начальством полтора месяца назад, но всё никак не получалось. То мне с работы не уйти, то директора нет на месте, так что я всё равно сегодня бы пришёл. А вышло, что одним выстрелом двух зайцев убили. Вы извините, я пойду, а то мне ещё по делам, а ребята запарятся меня внизу в одежде ждать. Спасибо вам большое, всего доброго.
— Всего доброго, — ответила учительница, — только вы уж их очень сильно не ругайте.
— Хорошо, обещаю, — кивнул он и вышел.
Кабинет директора находился на первом этаже, вход в него преграждала секретарь, женщина невероятно грузного телосложения, с тугим пучком волос на голове и маленькими острыми глазками. Не успел Вороновский открыть дверь, как она, вытянув в его сторону шею, спросила:
— Мужчина, вам чего?
— Я к директору, у неё свободно?
— Вы записывались на приём?
— Нет.
— Население она принимает по средам с шестнадцати до семнадцати, — категорично произнесла секретарша, явно рассчитывая на то, что этого с посетителя будет достаточно и он повернёт восвояси.
— Я не могу записываться заранее, у меня ненормированный рабочий день, так что мне придётся зайти сейчас, — отозвался Вороновский, берясь за ручку двери.
— Мужчина! — истерично взвизгнула пышная дама, — я же вам уже один раз сказала, что у директора сегодня неприёмный день, это значит, что она никого не примет и исключения для вас не будет. Ясно?
Она встала, колыхнув студенистой массой телес, пытаясь преградить невменяемому посетителю вход в святилище, но Вороновский оказался проворнее, успев открыть заветную дверь первым.
— К вам можно? — заглянул он в огромный пустой кабинет. За столом, вдалеке от двери, сидела женщина лет сорока пяти и что-то быстро писала в толстой тетради.
— Пожалуйста, — пригласила она.
Дверь за Вороновским бесшумно закрылась, оставив возмущённую секретаршу, испепеляющую его спину яростным взглядом, с той стороны.
По сравнению с шумными школьными этажами в кабинете было как-то особенно тихо и спокойно. Огромный рабочий стол был загружен бумагами, но они не громоздились кое-как, в беспорядке, а возвышались ровными сложенными стопочками. Светлые жалюзи на окнах, толстый ковёр под ногами и огромное количество цветов. Цветы были везде: они свисали со шкафов и стен, заполняли всё пустое пространство широких гладких подоконников и даже стояли на полу, устроившись в глубоких керамических блестящих горшках.
Дверь, видимо, была дополнительно обита каким-то звуконепроницаемым материалом, потому что тишина, стоявшая в кабинете, казалась просто нереальной. Белые пластиковые панели были прикреплены от пола до потолка, поэтому казалось, что кабинет больше, чем он был на самом деле. За стеклянными дверками шкафов хранились памятные для школы вещи: грамоты, кубки, дипломы. Мебель, стоящая у стола, была обита добротной вишнёвой кожей, придавая комнате вместе с безукоризненной полировкой торжественно-парадный вид.
То ли из-за этого парадного вида помещения, то ли из-за тишины, царящей здесь, ни одному посетителю никогда не приходило в голову разговаривать в кабинете на повышенных тонах.
Войдя в кабинет и негромко поприветствовав директора, Вороновский остановился.
— Простите, я заработалась, вы по какому вопросу пришли? — слегка извиняющимся голосом проговорила директор. По её лицу было видно, что она чрезвычайно занята и не может себе позволить тянуть время, разгадывая, кто перед ней стоит.
Евгения Игоревна Гончарова была директором этой школы уже много лет. Наверное, школа — болезнь, потому что входит в кровь, сливаясь с человеком, растворяясь в нём. Те, кто не выдерживает этого своеобразного экзамена, уходят, а те, кто остаётся, срастаются с ней и не мыслят своей жизни без неё. Вот так произошло и с Гончаровой, которая пришла сюда много лет назад и осталась. Она никогда не придиралась к людям по мелочам, не испытывала удовольствия при мысли, что имеет власть над ними, старалась по возможности избегать конфликтов и всегда приходила на помощь тому, кто в этом больше всего нуждался.
Удивительный факт, но, помимо того, что она была умелым руководителем и просто порядочным человеком, она была ещё и очень интересной женщиной. С первого взгляда Вороновский отметил её необыкновенные глаза. Тёмно-карие, почти чёрные, с каким-то странным стальным отблеском, они сразу привлекали внимание собеседника. Чёрные, словно вороново крыло, волосы были аккуратно уложены в стрижку «каре». Аккуратные, изящные черты лица, почти греческий строгий профиль и какой-то лёгкий азиатский налёт аристократичности.
