Расхрабрившись, собрав все, какие есть в доме деньги, сразу после работы едет Наталья Петровна в огромный, трехэтажный, открывшийся недавно, с мудреным названием магазин. Чисто, сверкающе, новогодне нарядно… Бесшумно ползут ленты узкого эскалатора. Юноши в униформах протирают длинными щетками пол. Тепло, уютно, богато. Отдел, где продаются мобильники, телефоны, приемники, — на первом этаже. От разнообразия моделей и цен кружится голова.
— Вам помочь?
Вежливый юноша наметанным глазом сразу выхватывает из праздно глазеющих Наталью Петровну. Эта скромно одетая женщина как раз и есть покупатель.
— Да, пожалуйста… Самый простой, без всяких там… — Она задумывается, подыскивая нужное слово.
— Прибамбасов, — приходит на помощь галантный юноша. — Вот, очень функциональный.
— И не так дорого! — радуется Наталья Петровна.
— Совсем недорого, — уверяет ее продавец. — Только нужно купить еще симку.
— Какую симку? — пугается Наталья Петровна.
Консультант терпеливо, снисходительно объясняет.
— Вы, простите, кому покупаете?
— Дочери. К Новому году.
— Ей, извините, сколько?
— Семнадцать.
— И у нее все еще нет мобильника? — удивляется юноша и, спохватившись, одаривает покупательницу любезной улыбкой. — Впрочем, это не важно. Уверяю вас, она все равно все поймет.
— Вы уверены?
— Разумеется. Это так просто!
Счастливая, едет Наталья Петровна домой. Мобильник в чехле, в фирменном пакете — таки раньше привозили из-за границы — лежит в ее сумочке. Она не будет ждать Нового года, она подарит мобильник сегодня, сейчас, чтобы Леночке все могли дозвониться, чтобы, если надумает она остаться где-нибудь ночевать, ну хоть у Тани, она спокойно бы позвонила и предупредила.
Открыв дверь, зайдя в прихожую, кинув взгляд на вешалку, радостно убедившись, что Лена уже пришла, уже дома, Наталья Петровна снимает шубку и сапоги, сует ноги в теплые тапочки, вынимает из сумки пакет и идет к дочери. У двери в комнату останавливается: Лена разговаривает по телефону.
— Откуда ты узнал мой номер? — сухо спрашивает она. — Ах так… У Светы он действительно есть…
Впервые в жизни, поправ все свои высокие принципы, Наталья Петровна подслушивает. Лена говорит вызывающе, насмешливо и недобро.
— Простить? За что? Не таким уж ты был пьяным…
Спохватившись, Наталья Петровна отходит от двери, удаляется на кухню, зажигает бра и садится к столу. Ах Лена-Леночка… И тут в отца: не умеет прощать. Вот так же бросил он когда-то жену и дочь — из-за такой ерунды: пустячного, мимолетного увлечения своей Наташи.
— Ты слишком красива. Где уж тебе быть верной?
Ушел, хлопнув дверью, живет с тех пор один как сыч. «А может, и правильно, — думает Наталья Петровна. — Ведь я его уже не любила. Видела и пугалась: неужели это мой муж? Был бы он — не было б Леши».
— Чего ты сидишь тут?
Лена вошла так неслышно, что Наталья Петровна вздрогнула.
— Так, думаю…
— О чем?
— Обо всем понемногу. О том, например, как; мы будем встречать Новый год.
Лена подсаживается к матери, обнимает за плечи.
— Ты очень расстроишься, если я тебя брошу? Ты не можешь пойти к кому-нибудь из друзей?
Она заглядывает матери в глаза и видит в этих глазах неприкрытую радость.
— Ни капельки не расстроюсь! — сжимает ей руку мама. — Поеду к своим, проводим старый и встретим новый, потанцуем и поболтаем, а утром разъедемся по домам.
«Свои» — это друзья студенческих лет — шумная, не по возрасту молодая компания. Когда вваливаются они к матери на день рождения, шутят, смеются, поют под гитару — «Возьмемся за руки, друзья…», — неизменно поражается Лена их естественной, непритворной веселости. Как-то веселее они, кажется, жили. Несмотря на трижды проклинаемый строй — веселее.
— У нас была своя ниша, — говорила мать. — Свои литература и музыка, свои театры — «Таганка» и «Современник», — свои дела и привычки. Мы не имели отношения к власти, мы ее презирали — этих жирных котов, с их дачами и пайками. Мы презирали ее, а она — нас. Теперь как-то так получилось, что мы имеем все-таки отношение к власти — по касательной, но имеем, и это печально и трудно, хотя как будто демократично…
Сейчас мама явно обрадовалась.
— Да, поеду к своим, — со вкусом повторила она. — А ты позвонишь и меня поздравишь, когда пробьют куранты и останется позади первый тост.
Она торжественно выкладывает на стол нарядный пакет.
— Что это?
— Погляди!
Лена вынимает из пакета мобильник в кожаном дорогом чехле — дарить так дарить!
— Ой, мамка, мамочка! — Она бросается на шею матери. — Я так мечтала! — Прижав мобильник к уху, Лена смешно передразнивает рекламу — «хеллоу, мотто», — и звонко смеется.
5
Я, наверно, неправ, я ошибся,
Я ослеп, я лишился ума.
Белой женщиной мертвой из гипса
Наземь падает навзничь зима…
Во льду река и мерзлый тальник,
А поперек, на голый лед,
Как зеркало на подзеркальник,
Поставлен черный небосвод…
— Почитай еще, — просит Лена. — Сколько ты знаешь стихов!
Тогда я понял, почему
Она во время снегопада,
Снежинками пронзая тьму,
Заглядывала в дом из сада…
Такого Диму она не знала. Дима — умница, Дима — философ, Дима — спорщик, но Дима — поэт?
— Это же не мои стихи, — смеется Димка. — Это стихи Пастернака.
— А я была на его могиле. И на даче — теперь там музей.
— Ну да, ты ведь живешь почти рядом. Сходишь туда еще раз, со мной? Сходим вместе?
— Конечно, весной.
Они говорят, говорят и не могут наговориться. Сияет огнями высоченная елка в саду «Эрмитаж». Медленно, лениво, заторможенно падает снег, и про этот снег Дима читает стихи.
— Мы так позорно от всех сбежали.
— Не позорно, а втихаря. В разгар оживленной дискуссии.
— Костя твой не обидится?
— Вот ему я сказал, и он выдал мне ключ.
— Ключ?
— Ага. От квартиры. Как замерзнем, вернемся.
— Мы никогда не замерзнем: всего пять градусов.
— Ну, если устанем или захочется чаю с тортом. Тебе понравились мои друзья?
— Очень. А я и не знала, что ты ходишь в литературный кружок.
— Никто в классе не знает.
