— Хочешь привести себя в порядок? — угадал Миша. — Вот здесь. — Он зажег свет в туалете и ванной. — А давай примем душ? Не то, пожалуй, простудимся. — Он засмеялся, угадав страх Лены; похоже, он все про нее угадывал. — Не бойся, не как в сериалах наших новых друзей, не вместе, когда герои почему-то любят друг друга под душем, а по старинке — сначала ты, потом я. Как раз сегодня поменяли полотенце и все такое…
Лена стояла под душем, отдыхая от пережитого: когда ждала у переезда, почти бежала по мокрому лесу, а на мостике — никого… Горячие струйки стекали по телу, согревая и успокаивая.
— Леночка, — стукнул в дверь костяшками пальцев Миша. — Там, на стене, махровый халат, можешь надеть.
— Спасибо, — ответила Лена.
Халат — это уж слишком! Это почти провокация. Она вышла, как вошла, в брюках и свитере; ее встретил понимающий взгляд серых глаз и сервированный стол.
— Упер харчи из столовки, — доверительно сообщил Миша.
— И вино?
— Нет, вино, фрукты, кофе и там, — он кивнул в сторону холодильника, — мороженое — все приобретено на честно заработанное печатными строчками. Располагайся, я мигом.
Он скрылся в ванной, а Лена осторожно прошлась по роскошным, на ее взгляд, апартаментам. Еще и балкон! Неплохо устроились труженики пера. Хотя все это возведено было, кажется, до перестройки, когда писателей уважали, побаивались и баловали.
— Вот и я, — вышел Миша. — Халат, по примеру гостьи, надеть не посмел.
Господи, как он все понимал!
Миша подошел к столу, взял бутылку, взглянул на этикетку.
— «Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?» — галантно поинтересовался он.
Лена засмеялась.
— Тоже любите «Мастера и Маргариту»?
— Еще бы!
— И я! — обрадовалась сходству литературных вкусов Лена. — Что до вина, то, если я правильно понимаю, выбора у нас нет?
— Ну как же, как же, есть выбор! — с нарочитым возмущением возразил Миша. — Вот, пожалуйста!
Он распахнул холодильник.
— Ого! — воскликнула Лена. — Так вы небось пьяница?
— Увы, — с показным смирением признал Миша. — Хотя нет, наверное, нет: пьяницы, по слухам, хорошее вино не жалуют, им подавай «бормотуху». Так что почетный титул сей отрицаю. Но я буду работать здесь до глубокой осени, к чему затруднять себя поездками в город? А на станции, пожалуй, отравят. Так что? С какого начнем?
— С того, что на столе.
Светлое вино наполнило широкие, на тонких ножках фужеры.
— Выпьем, Леночка, на брудершафт, — сказал писатель. — А то мы блуждаем между «ты» и «вы», а по имени вы меня, грешного, так ни разу и не назвали. Неужели я столь безнадежно стар?
— Нет, что вы!
— Тогда — только «Миша» — с этой самой минуты. Как в Америке, без всякого отчества! Особенно если отчество, Господи помилуй, например, Ильич или, не к ночи будь помянут, Виссарионович. И никаких «вы»! Договорились?
— Договорились.
Их руки переплелись, они бесстрастно поцеловались — холодным, официальным поцелуем, как принято на брудершафтах, — и выпили прохладное кисловатое вино из бокалов друг друга.
— Теперь скажи: «Миша, я хочу есть».
— Миша, — послушно повторила Лена, чувствуя, как разливается по телу тепло и вино начинает туманить мозг: она совсем не умела пить. — Я не хочу есть.
— А чего ты хочешь? — внезапно охрипнув, спросил Миша.
Лена молчала.
Он встал, подошел к Лене и, как там, на мостике, обнял ее сзади, вместе со стулом.
— Можно посидеть на балконе, — торопливо сказала она.
— Да, — согласился он. — Только не нужно.
Лена запрокинула голову; на нее смотрели глаза, полные насмешливой нежности.
— Совершенно невозможная поза для поцелуя, — тихо сказал Миша и поцеловал Лену, дотянувшись до ее губ и не разжимая объятий. — Чего ты боишься? — спросил он еще тише.
— Не знаю… Всего, что будет, — беспомощно ответила Лена.
— Глупенькая, — улыбнулся Миша, отпустил ее, подошел к столу и снова налил в фужеры вина. — Будет хорошо, это я знаю точно. Выпьем! Нас ведь тянет друг к другу, или, может быть, я ошибаюсь?
— Нет, — покраснела Лена. — Не ошибаешься. Только я боюсь, ты подумаешь…
И опять Миша все угадал.
— Ничего такого я не подумаю, — взял он в свои ее руки. — Я же видел тебя не раз — как ты ходила по лесу и по аллеям, такие умные глаза, и такое в них одиночество… Я о тебе много думал: кто ты, почему одна? Надо было подойти раньше, но я, представь себе, не решался.
— Почему?
— Должно быть, чувствовал: даром это мне не пройдет.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Молча, обнявшись, прошли через альков в спальню, где стояли две тахты, разделенные тумбочкой. Миша задернул шторы, стало почти темно. И в этом сумраке, под шум дождя, содрогаясь от боли и счастья, Лена стала женщиной.
— Милая моя, так это у тебя впервые, — прошептал ее первый мужчина — растроганно, изумленно. — В наше время… В расхристанной нашей стране… Да ты просто реликт Золотого века!
— Не смейся…
— Посмотри на меня! Разве я смеюсь? Я чуть не плачу…
У него и в самом деле стояли в глазах слезы.
— Мне нужно в ванную, — шевельнулась Лена.
— Да-да, конечно, — засуетился Миша. — Вот чистое полотенце, салфетки… Что-нибудь еще?
— Нет, ничего. Я сейчас.
— Теперь-то ты можешь надеть халат? — крикнул ей в спину Миша. — Это уже ничего не значит?
Невозможно, когда тебя так понимают!
Лена вышла, путаясь в полах синего с белым халата. Миша встретил ее в бежевой свежей рубахе и легких брюках, какой-то очень вдруг молодой.
— Какая ты хорошенькая! — восхитился он. — В этом халате — как медвежонок. Он всегда теперь будет ждать тебя, хорошо? Пошли в столовую: уже обед.
— Нет, что ты, я не могу, — испугалась Лена.
— Почему? — простодушно удивился Миша.
— Потому что… Потому что…
— А, понимаю! — догадался Миша. — Никто здесь ничему не удивляется, никто никому бестактных вопросов не задает, так и знай! Не бойся, на тебя не будут глазеть: у нас такое не принято. К тому же в нынешние времена полным-полно посторонних. Разве я не говорил тебе: все коттеджи сдаются.
— Говорил.
— Ну вот. Это прежде все друг друга знали в лицо; теперь незнакомых лиц много. Так что пошли обедать, заодно погуляем. Смотри, какое солнце! Как по заказу.
Вышли на балкон и увидели: чудо произошло в природе. Толстым желто-красным ковром устлана была земля, с влажных деревьев, плавно кружась, падали последние багряные листья, подбавляя красок роскошному ковру осени. Ветер разогнал тучи, яркое небо сияло над головой.
