На буфете у матери Рози стояли большие цветные фотографии в серебряных рамках: Рози, когда она была девочкой, а также мамы и папы Рози, и Толстяк Чарли пристально изучал их, пытаясь найти ключ к загадке, которой была Рози. Ее отец – он умер, когда Рози было пятнадцать, – был огромным мужчиной. Начинал он поваром, потом стал шеф-поваром, затем – ресторатором. На фото он всегда прекрасно получался, словно перед каждым кадром его наряжал костюмер, был толст, улыбчив и одной рукой постоянно обнимал жену.
– Готовил он потрясающе, – сказала Рози.
На фотографиях мать Рози представала улыбчивой пышечкой.
Теперь, двадцать лет спустя, она напоминала тощую Эрту Китт
[12]
, и Толстяк Чарли ни разу не видел на ее лице улыбки.
– А твоя мама когда-нибудь готовила? – спросил как-то Чарли.
– Не знаю. Не помню такого.
– Что же она ест? В смысле, не может ведь она жить на крекерах и воде.
Рози сказала:
– Думаю, она заказывает еду с доставкой.
Толстяк Чарли решил, что мама Рози, скорее всего, превращается ночью в летучую мышь и пьет кровь у ничего не ведающих спящих людей. Однажды его угораздило сказать об этом Рози, но та ничего забавного в этой фантазии не нашла.
Мать сказала Рози, что Толстяк Чарли женится на ней ради денег.
– Каких денег? – спросила Рози.
Мать обвела рукой свою квартиру, объединив этим жестом восковые фрукты, антикварную мебель, картины на стенах, и поджала губы.
– Но это же все твое, – сказала Рози, которая жила на свою зарплату и работала в лондонской благотворительной конторе, но зарплата была такой скромной, что ей приходилось тратить деньги, оставленные по завещанию отцом. Из них она оплачивала маленькую квартирку, которую делила сначала с австралийками, а потом новозеландками, и подержанный «гольф».
– Я же не вечная, – фыркнула мать так, что стало ясно: она твердо решила жить вечно, становясь все жестче и тоньше, и все больше походя на камень, а есть при этом все меньше, пока ей не достанет лишь воздуха, восковых фруктов и неизбывной злобы.
Рози, которая везла Толстяка Чарли из Хитроу, решила сменить тему.
– У меня в квартире нет воды, – сказала она. – И во всем доме тоже.
– Почему это?
– Из-за миссис Клингер с нижнего этажа. Она говорит, где-то протечка.
– Может, это у миссис Клингер протечка?
– Чарли! Так что я подумала, может, принять ванну у тебя?
– Потереть тебе спинку?
– Чарли!
– Конечно. Без проблем.
Рози вперилась в багажник остановившегося впереди автомобиля, потом сняла руку с рычага переключения скоростей, дотянулась до его громадной ладони и сжала ее.
– Мы ведь скоро поженимся, – сказала она.
– Ну да, – согласился Толстяк Чарли.
– Ну, я имею в виду, – сказала она, – у нас будет куча времени для этого, понимаешь?
– Да, конечно, – снова согласился Толстяк Чарли.
– Знаешь, что сказала мама?
– Э-э-э. Что смертную казнь через повешение стоило бы вернуть?
– Нет. Она сказала, что если бы в первый год совместной жизни молодожены кидали в банку монетку каждый раз, когда занимаются любовью, а потом перед каждым занятием любовью монетку вынимали, банка никогда бы не опустела.
– И это означает?..
– Ну, – сказала она, – это любопытно, разве нет? Мы с резиновой уточкой приедем часов в восемь. Как у тебя с полотенцами?
– Гм.
– Я привезу свое.
Толстяк Чарли не думал, что мир перевернется, если в банке окажется хоть одна монетка до того, как они свяжут себя узами брака и разрежут свадебный торт, но у Рози по этому вопросу было собственное мнение, так что вопрос был закрыт. Банка оставалась пустой.
* * *
Оказавшись дома, Толстяк Чарли понял, что проблема с возвращением в Лондон после краткого отсутствия заключается в том, что если ты прибыл ранним утром, до конца дня занять себя практически нечем.
Толстяк Чарли был из тех, кто предпочитал работать. Валяться на диване и смотреть по телеку дневные шоу означало для него вернуться во времена, когда он принадлежал к когорте безработных. А потому он решил, что разумнее всего просто появиться на работе днем раньше. В олдвичском офисе агентства Грэма Коутса, на шестом, самом верхнем этаже он почувствует себя снова в строю. Они будут вести с коллегами интересные разговоры за чашечкой чая. Все великолепие жизни развернется перед ним, этот волшебный гобелен, ткущийся так непреклонно и безостановочно. И Толстяку Чарли будут рады.
– Ты ведь возвращаешься только завтра, – сказала секретарша Энни, когда он вошел. – Я всем говорила, ты вернешься только завтра. Когда звонили.
Она не шутила.
– Не мог удержаться, – сказал Толстяк Чарли.
– Очевидно не мог! – фыркнула она. – Набери Мэв Ливингстон. Она каждый день названивала.
– Я думал, ею занимается Грэм Коутс.
– Ну, значит, он хочет, чтобы ты с ней поговорил. Подожди-ка.
Она сняла трубку.
Все всегда так и говорили, Грэм Коутс. Не мистер Коутс. И никогда просто Грэм. Это было его агентство, и оно работало с деньгами клиентов, получая процент от их прибыли.
Толстяк Чарли вернулся в свой кабинет, крохотную комнатку, которую занимал вместе со шкафами для хранения документов. На компьютерном экране висел стикер с надписью «Зайди. ГК», и он прошел через холл к огромному кабинету Грэма Коутса. Дверь была закрыта. Он постучал, затем, не вполне уверенный, услышал ли ответ, если ему кто-нибудь ответил, открыл дверь и просунул голову.
Комната была пуста. Там никого не было.
– Эй, здрасте! – сказал Толстяк Чарли не слишком громко.
Нет ответа. В комнате, впрочем, что-то было не так: книжный шкаф стоял под странным углом к стене, а из-за него доносился глухой стук, будто били молотком.
Он закрыл дверь как можно тише и вернулся за свой стол. Зазвонил телефон. Он снял трубку.
– Это Грэм Коутс. Зайди.
На этот раз Грэм Коутс сидел за своим столом, а книжный шкаф стоял вплотную к стене. Грэм Коутс не предложил Толстяку Чарли присесть. Это был средних лет человек с редеющими очень светлыми волосами. При виде Грэма Коутса вам наверняка не раз случалось представлять себе хорька-альбиноса в дорогом костюме.
– Я вижу, ты снова с нами, – сказал Грэм Коутс. – Как обычно.
– Да, – сказал Толстяк Чарли и, поскольку Грэм Коутс не выказал особого удовольствия от его раннего возвращения, добавил: – извините.
