– Это из-за ареста?
– Насколько я знаю, нет.
Она смотрела на него как исполненная сочувствия пикси.
– Мне жаль.
– Ну, – сказал он, – сейчас у меня нет работы. У меня нет личной жизни и – благодаря, главным образом, твоим усилиям – все соседи теперь уверены, что я – наемный убийца ярди
[69]
. Некоторые, завидев меня, переходят на другую сторону улицы. А продавец газет просил меня удостовериться, что парень, который обрюхатил его дочь, усвоил урок.
– И что ты ему сказал?
– Правду. Впрочем, не думаю, что он поверил. Он дал мне бесплатный пакет чипсов с сыром и луком и упаковку мятных леденцов и сказал, что я получу еще больше, когда работа будет сделана.
– Это пройдет.
Толстяк Чарли вздохнул.
– Это унизительно.
– И все же, – сказала она, – это ведь не конец света.
Они разделили счет, официант принес им со сдачей два печенья с сюрпризом.
– Что у тебя? – спросил Толстяк Чарли.
– «Упорство и труд все перетрут», – прочла она. – А у тебя?
– То же самое, – сказал он. – «Трудиться всегда пригодится».
Он скомкал бумажку в горошину, положил в карман, и они пошли к станции метро на Лестер-сквер.
– Похоже, у тебя сегодня удачный день, – сказала Дейзи.
– В каком это смысле?
– Нет птиц, – сказала она.
И когда она сказала это, Толстяк Чарли понял, что это правда. Не было ни голубей, ни скворцов. Даже воробьев – и тех не было.
– Но на Лестер-сквер всегда есть птицы.
– Не сегодня, – сказала она. – Может, у них дела.
У метро они остановились, и на один дурацкий миг Толстяк Чарли подумал, что она поцелует его на прощанье. Но нет. Только улыбнулась, сказала «пока», а он как будто помахал ей, то есть сделал неопределенное движение рукой, которое можно было принять за взмах, а можно с тем же успехом счесть случайным жестом, и вот она уже спускается по лестнице и исчезает из виду.
Толстяк Чарли пошел назад через Лестер-сквер, в сторону площади Пикадилли.
Он вытащил из кармана бумажку с предсказанием и развернул ее. В ней говорилось: «Встретимся у Эроса», а рядом с надписью был торопливый маленький рисунок чего-то вроде большой звездочки, а возможно, и паука.
По пути он вглядывался в небеса и здания, но птиц не было, и это было странно, потому что в Лондоне всегда есть птицы. Всегда и повсюду.
Паук сидел под статуей и читал «Ньюс оф зе Уорлд»
[70]
. Когда Толстяк Чарли подошел ближе, Паук поднял глаза.
– Вообще-то это не Эрос, – сказал Толстяк Чарли. – Это олицетворение Христианского Милосердия
[71]
.
– Почему же он голый и держит лук и стрелы? Выглядит не особенно милосердно и не слишком по-христиански.
– Я просто говорю о том, что прочел, – сказал Толстяк Чарли. – Где ты был? Я беспокоился.
– Со мной все в порядке. Я избегал птиц и пытался все обдумать.
– А ты заметил, что сегодня их совсем нет? – спросил Толстяк Чарли.
– Заметил. Я не знаю, что это нам дает. Но думаю. Видишь ли, – сказал Паук, – тут с самого начала что-то не то.
– Да тут все не то, для начала, – сказал Толстяк Чарли.
– Нет. В смысле, что-то не то с Женщиной-Птицей, которая пытается нам навредить.
– Ага. Что-то не то. Это очень-очень плохо. Ты сам ей скажешь или лучше мне?
– Не в этом смысле. Не то, как… ну, сам подумай. В смысле, если без Хичкока, птицы – не самое лучшее оружие. Может, для насекомых они и смерть-на-крыльях, но для нападения на людей они и правда не очень хороши. За миллионы лет они выучили, что, в общем, человек-то как раз первым может сожрать. Для них главное – не связываться с людьми.
– Ну не для всех, – сказал Толстяк Чарли. – Не для грифов. И не для воронов. Правда, они появляются только на поле битвы, когда все закончилось. И ждут твоей смерти.
– Что?
– Я говорю, если не считать грифов и воронов. Я не имел в виду…
– Нет, – Паук сосредоточился. – Нет, ушло. Ты меня навел на какую-то мысль, и я чуть было ее не поймал. Послушай, ты с миссис Данвидди уже связался?
– Я звонил миссис Хигглер, но она не отвечает.
– Все равно, поезжай туда прямо сейчас.
– Тебе легко говорить, а у меня в карманах пусто. Ни пенса. Я на мели. Я не могу летать туда-сюда через Атлантику. У меня даже работы больше нет. Я…
Паук достал из своей черно-алой куртки бумажник, вытащил оттуда пачку банкнот разных стран и сунул их в руку Толстяка Чарли.
– Вот. На туда-обратно должно хватить. Только забери перо.
– Послушай, а тебе не приходило в голову, что, может, отец вовсе не умер?
– Что?
– Ну, я тут подумал. Может, это одна из его шуточек. В целом же похоже на него, разве нет?
– Не знаю. Может быть, – сказал Паук.
– Я в том уверен. И это первое, что я сделаю: отправлюсь на его могилу и…
Но больше он ничего не сказал, потому что в этот момент прилетели птицы. Это были городские птицы: воробьи и скворцы, голуби и вороны, тысячи тысяч, и они сплетались и наматывались, словно ткали гобелен, образуя стену из птиц, надвигавшуюся на Толстяка Чарли и Паука. Покрытая перьями фаланга, огромная, как стена небоскреба, совершенно плоская, совершенно невозможная, вся в движении, вся сплетается, бьет крыльями и атакует; Толстяк Чарли видел ее, но она не умещалась в его мозгу, ускользая, мелькая, истончаясь прямо в голове. Он поднял глаза и попытался понять, что же он видит.
Паук рванул Толстяка Чарли за локоть и закричал:
– Беги!
Толстяк Чарли уже собрался бежать, но увидел, что Паук методично складывает газету и опускает ее в урну.
– Ты тоже беги!
– Ты ей не нужен. Пока, – сказал Паук и ухмыльнулся. Это была улыбка, которая в свое время убеждала многих – их было больше, чем можно себе представить, – делать вещи, которые они делать не хотели, а Толстяк Чарли и сам хотел убежать. – Достань перо. Достань отца, если ты думаешь, что он все еще здесь. Просто уходи.
