Интересно, убьет нас завтра Грэм Коутс или нет, подумала она.
* * *
На расстоянии пламени свечи от них Паук следил за зверем.
День клонился к вечеру, солнце за спиной висело низко.
Паук тыкался носом и губами в то, что было иссохшей землей, пока ее не пропитали слюна и кровь. Теперь это был комок грязи, шероховатый ком красноватой глины. Паук придал этой глине более-менее сферическую форму. И теперь пытался ее подбросить, поддевая комок носом и резко вскидывая голову. Ничего не получалось, и так было уже очень много раз. Двадцать? Сто? Он не считал. Он просто продолжал. Он опустил лицо в грязь, поддел глиняный ком носом, вскинул голову вверх и вперед…
Ничего не получилось. Ничего не получится.
Надо как-то иначе.
Он обхватил комок губами и сделал через нос максимально глубокий вдох. Затем выдохнул через рот. Шар выскочил из губ со звуком пробки из-под шампанского и приземлился примерно в полуметре от Паука.
Теперь он вывернул свою правую кисть. Запястье было накрепко примотано к столбу. Он потянул кисть к себе, поводил туда-сюда. Пальцы потянулись к кому кровавой грязи. И не дотянулись.
Он был так близко…
Паук еще раз вдохнул поглубже, но в горло попала сухая пыль, и он закашлялся. Он попытался снова, повернув голову набок, чтобы заполнить легкие. Перекатился и начал дуть в направлении шара, изо всех сил выдувая из легких воздух.
Глиняный шар сдвинулся. Меньше, чем на дюйм, но этого хватило. Паук потянулся и зажал глину в руке. Он ущипнул кусок глины двумя пальцами, затем повернул его и ущипнул снова. И так восемь раз.
Он повторил все сначала, на этот раз сжимая сплющенную глину чуть сильнее. Один из «щипков» упал в грязь, но остальные удержались. Теперь у Паука в руке был похожий на детскую модель солнца маленький шарик с семью исходящими лучами.
Он посмотрел на него с гордостью: с учетом обстоятельств он был так горд получившимся результатом, как бывает горд ребенок, принесший домой поделку из школы.
Слово, вот что было самое сложное. Слепить паука или что-то похожее на него из крови, слюны и глины было легко. Боги, даже младшие озорные боги вроде Паука, знают, как это делать. Но последний акт Творения неизбежно будет самым трудным. Чтобы вдохнуть жизнь, нужно слово. Ты должен дать имя.
Он открыл рот.
– Фррру-ур-ррурр, – сказал он безъязыким ртом.
Ничего не случилось.
– Фрру-ррурр, – попытался он еще раз.
Глина мертвым комом лежала в его руке.
Он уронил лицо в грязь. Сил больше не было. Каждое движение повреждало корку на ранах на лице и груди. Они кровили, жглись и, самое неприятное, чесались.
Думай, сказал он себе. Должен быть другой способ… Говорить без языка…
На губах все еще оставался слой глины. Он пососал их, увлажняя так хорошо, как мог – без языка.
Он глубоко вдохнул и позволил воздуху пройти через губы, контролируя это, как только мог, выговаривая имя с такой уверенностью, что никто во всей вселенной не мог бы с ним поспорить: он описывал тварь в своей руке, и он произносил собственное имя, лучшего волшебства он не знал:
– Пфффффа-а-у-уффффф.
И на его руке, там, где был ком кровавой грязи, появился большой паук цвета красной глины с семью тонкими лапками.
Помоги мне, подумал Паук. Приведи помощь.
Паучок уставился на него блестящими на солнце глазами. Затем свалился с руки на землю и вихляющей и неровной походкой начал прокладывать себе кривобокий путь в траве.
Паук наблюдал за паучком, пока тот не скрылся из виду. Наконец он опустил голову в грязь и закрыл глаза.
Ветер переменился, и теперь в воздухе появился аммиачный аромат кота, который метит свою территорию…
Высоко в небе победно каркали птицы.
* * *
В животе Толстяка Чарли урчало. Если бы у него были деньги, он бы пошел поужинать куда-нибудь еще, просто чтобы вырваться из отеля, но он был почти без гроша, а ужин входил в стоимость номера, так что когда пробило семь, он спустился в ресторан.
Метрдотель ослепительно улыбнулась и сказала, что они откроют через несколько минут. Музыкантам нужно немного времени, чтобы все установить. Затем она посмотрела на него. Толстяк Чарли уже начал узнавать этот взгляд.
– А вы… – начала она.
– Да, – сказал он. – Я даже взял его с собой.
Он вытащил из кармана лайм и показал ей.
– Очень мило, – сказала она. – В руке у вас определенно лайм.
Но я собиралась спросить, предпочитаете ли вы ужин à la carte или пройдете в буфет?
– Буфет, – сказал Толстяк Чарли.
Буфет был бесплатным. Толстяк Чарли стоял в вестибюле у входа в ресторан с лаймом в руке.
– Тогда немножко подождите, – сказала метрдотель.
Из-за спины Толстяка Чарли вышла невысокая девушка. Она улыбнулась метрдотелю и сказала:
– Ресторан уже открыт? Я умираю с голоду.
Из зала раздались финальные «тум-ту-дум» бас-гитары и «блям» электрического пианино. Музыканты отложили инструменты и махнули метрдотелю.
– Открыто, – сказала она. – Заходите.
Невысокая девушка с осторожным удивлением разглядывала Толстяка Чарли.
– Привет, Толстяк Чарли, – сказала она. – А зачем тебе лайм?
– Это долгая история.
– Ну, – сказала Дейзи. – У нас целый ужин впереди. Почему бы тебе не рассказать мне об этом?
* * *
Рози размышляла, заразно ли безумие. В беспросветной тьме под домом на горе она вдруг почувствовала, как ее что-то коснулось. Что-то мягкое и гибкое. Что-то большое. И это что-то мягко рычало, нарезая вокруг круги.
– Ты тоже это слышишь? – спросила она.
– Конечно слышу, глупая девчонка! – сказала мать. – У нас есть еще апельсиновый сок?
Рози нащупала в темноте пакет с соком и передала матери. Было слышно, как та пьет. Затем мать сказала:
– Убьет нас не животное, а тот человек.
– Грэм Коутс. Да.
– Он плохой человек. Что-то оседлало его как лошадь. Но из него получится плохая лошадь. И человек он плохой.
Рози взяла костлявую руку матери в свою. Она молчала. Да и что тут скажешь?
– Знаешь, – сказала ее мать спустя какое-то время. – Я очень тобой горжусь. Ты была хорошей дочерью.
– Ах, – сказала Рози. Мысль о том, что она не разочаровала собственную мать, оказалась столь нова, и Рози не определилась в своих чувствах.
– Может, и надо было тебе выйти за Толстяка Чарли, – сказала мать. – Тогда мы бы здесь не оказались.
