— Это сколько же всего будет? —
спросил Скорик, ещё не веря своей удаче.
— Всего? — Самшитов пощёлкал
счетами, показал. — Вот: вместе с ефимком семьдесят два рубля пятьдесят
копеек.
Сенька аж охрип:
— Ладно, давай.
Попугай встрепенулся:
— Давай! Давай! Давай!
Хозяин монетки сгрёб куда-то под прилавок,
звякнул замком кассы. Зашуршали кредитки — заслушаешься. Это ж надо, какие
деньжищи!
Из глубины лавки снова пропел бабский голос:
— Ашотик-джан, чай кушать будешь?
— Сейчас, душенька, — обернулся
ювелир. — Только клиента отпущу.
Из-за занавески вышла хозяйка, с подносом. На
подносе чай в серебряном подстаканнике, блюдечко со сластями — важно. Тётка
была видная, толстая, много больше своего мухортика, с усами под носом, а
ручищи с сахарную голову.
Вот она, загадка, и разъяснилась. С такой
бабой никакого подмастерья не нужно.
— Тут ещё вот чего… — покашлял
Скорик и руки с прутом показал. — Мне бы того, распутаться… Пацаны
пошутили…
Баба посмотрела на скованные руки — слова не
сказала, пошла себе обратно за занавеску.
Ювелир же взялся за прут своими сухими лапками
и вдруг — Сенька обомлел — растянул железное кольцо. Не до конца, но все же
запястья вытащить хватило. Ай да Ашотик!
Пока Скорик вольными руками рассовывал по
карманам бумажки с гривенниками, Самшитов всё на прут глядел. Покапал на него
из какого-то пузырька, поскрёб. Повернул концом, стекляшку наставил — и ну
давай лысину платочком тереть.
— Откуда это у вас? — спрашивает, и
голос дрожит.
Так тебе и расскажи. Сенька “откуда-откуда, дала
одна паскуда” не стал ему говорить, потому что хороший человек и выручил.
Сказал вежливо:
— Откуда надо.
И хотел уж идти. Нужно было подумать, что с
нежданным богатством делать.
Но тут хозяин возьми и брякни:
— Сколько вы за это хотите?
Шутник! За железный мусор? Однако голос у
Самшитова дрожал нешутейно.
— Невероятно! — забормотал он,
надраивая прут мокрой тряпочкой. — Я, конечно, читал про талерный пруток,
но не думал, что сохранился второй такой… И клеймо Яузского двора!
Сенька глядел, как чёрный прут из-под тряпочки
вылазит белым, блестящим.
— Чего? — спросил.
Ювелир смотрел на него, будто что-то
прикидывал.
— Хотите… два веса? Как за талер, а?
— Чего?
— Даже три, — быстро поправился
Самшитов. Положил прут на весы. — Здесь без малого пять фунтов серебра.
Пускай будет ровно пять. — Защёлкал костяшками на счетах. — Это сто
пятнадцать рублей двадцать копеек. А я вам дам втрое, триста сорок шесть
рублей. Даже триста пятьдесят. Нет, даже четыреста! Целых четыреста рублей, а?
Что скажете?
Сенька сказал:
— Чего?
— В лавке я столько денег не держу, нужно
в банк сходить. — Выбежал из-за прилавка, стал в глаза заглядывать. —
Вы должны меня понять, с таким товаром много работы. Пока найдёшь правильного
покупателя. Нумизматы — публика особенная.
— Чего?
— Нумизматы — это коллекционеры, которые
собирают денежные знаки, — объяснил хозяин, но сильно понятней от этого не
стало.
Сенька этих самых коллекционеров, что обожают
деньги собирать, на своём веку много видал — того же дядьку Зот Ларионыча, к
примеру.
— А сколько их, которым эти пруты
нужны? — спросил Скорик, всё ещё подозревая подвох.
— В Москве, пожалуй, человек двадцать. В
Питере вдвое. Если за границу отправить — там тоже многие купить
захотят. — Тут носатый вдруг дёрнулся. — Вы сказали “пруты”? У вас
что, ещё такие есть? И вы готовы продать?
— По четыре сотни? — спросил Сенька,
сглотнув. Вспомнил, сколько там, в подземелье, этого хвороста навалено.
— Да-да. Сколько их у вас?
Скорик осторожно сказал:
— Штучек пять добыть можно бы.
— Пять талерных прутов?! Когда вы можете
мне их принести?
Здесь нужно было солидность показать, не
мельтешить. Трудное, мол, дело. Не всякий справится.
Помолчал и важно так:
— Часа через два, никак не ранее.
— Ниночка! — заорал ювелир
жене. — Закрывай магазин! Я в банк!
Заморская птица крику обрадовалась, давай тоже
базарить:
— Я в банк! Я в банк! Я в банк!
Под эти вопли Сенька и вышел.
Рукой об стенку опёрся — так шатало.
Ничего себе прутики, по четыреста рублей
штука! Прямо сон какой-то.
* * *
Перед тем как под землю лезть, в Хохловский
заглянул. Посмотреть, не забидели ли Ташку те двое, ну и вообще — спасибо
сказать.
Слава Богу, не тронули.
Ташка сидела там же, на кровати, волоса
расчёсывала — ей скоро было на работу. Рожу уже размалевала: брови с ресницами
чёрные, щеки красные, в ушах стеклянные серёжки.
— Этот, косоглазый, велел тебе
кланяться, — рассказала Ташка, накручивая виски на палочку, чтоб
кучерявились. — А красавчик сказал, что будет за тобой приглядывать.
Очень это Сеньке не понравилось. Как так
“приглядывать”? Грозится, что ли? Ничего, теперь Скорика хрен достанешь, хрен
найдёшь. Другая теперь у него жизнь пойдёт.
— Ты вот чего, — сказал он
Ташке. — Ты брось это. Нечего тебе больше улицу утюжить. Заберу я тебя с
Хитровки, вместе будем жить. У меня теперь денег знаешь сколько.
Ташка сначала обрадовалась, даже по комнате
закружилась. Потом остановилась.
— А мамку?
— Ладно, — вздохнул Скорик, поглядев
на пьяную бабу — поныне не проспалась. — Возьму и мамку.
Ташка ещё немножко потанцевала и говорит:
— Нет, нельзя её отсюда. Пускай помрёт
спокойно. Ей уже недолго осталось. Вот помрёт, тогда заберёшь меня.
И ни в какую. Сенька ей все хрусты, что от
ювелира получил, отдал. Чего жадничать? Скоро у него денег сколько хочешь
будет.
Теперь нужно было в Ероху попасть, откуда к
сокровищу лаз.
