Однако стыдно было, что свет горел, и вообще
куда ей, Лореттке этой, кошке жирной, до Смерти.
Тьфу!
После ещё долго учился шампанское пить:
кладёшь в него клубничину, даёшь ей малость пообвыкнуться, размокнуть и губами
вылавливаешь. Потом выдуваешь пузырчатое пойло до дна, и по новой.
* * *
Утром, конечно, головой маялся, хуже чем от
казённого вина. Но это пока Жорж не заглянул.
Жорж посмотрел на страдания ученика, языком
поцокал, сразу послал слугу за шампанским и паштетом. Позавтракали прямо у
Сеньки на кровати: он лёжа, студент сидя. Паштет мазали на белые булки, вино
пили из горлышка.
Полегчало.
Сейчас французским позанимаемся, а в обед
поедем укреплять знания во французский ресторан, сказал Жорж и облизнул толстые
губы.
А ничего, расслабленно думал Сенька. Глаза
боятся, а руки делают. Ко всему человек обвыкается. Можно, можно жить и в
богачестве.
История третья. Про брата Ванечку
Про две большие мечты думать было приятно —
воображать, как оно всё устроится с любовью и с бессчётным богатством. Однако и
при нынешнем, пока ещё не столь великом богатстве сделалась доступна одна
мечта, раньше казавшаяся несбыточной — появиться во всей красе перед братом
Ванькой.
Тоже, конечно, без подготовки не нагрянешь:
здрасьте, я ваш старший брат, барскую одежду напялил, а сам трущоба трущобой,
ни слова по-культурному. Вдруг забрезгует Ванятка неучем?
Однако для мальца все-таки можно было обойтись
и малой наукой.
С первого же дня Сенька уговорился с Жоржем —
пускай тот при разговоре поправляет неправильные слова. Чтоб студент не
ленился, ему была объявлена награда: по пятачку за каждую поправку.
Ну, тот и рад стараться. Чуть не через слово:
“Нет, Семён Трифоныч, так в культурном обществе не говорят: колидор, нужно коридор”
— и крестик на особой бумажке чирк. После, на уроке арифметики, Скорик сам же
эти крестики на 5 перемножил. Первого сентября 1900 года погорел на
восемнадцать рублей семьдесят пять копеек — и это ещё жадничал лишний раз слово
сказать. Начнёт по-писаному: “А вот думается мне, что…” — и затыкается.
Закряхтел Скорик от такой суммы, потребовал с
пятачка на копейку перейти.
Второго сентября отмусолил, в смысле отсчитал,
четыре рубля тридцать пять копеек.
Третьего сентября три двенадцать.
К четвёртому сентября малость наблатыкался, то
есть немного освоился, хватило рубля с гривенником, а пятого и вовсе обошёлся
девяноста копейками.
Тут Сенька решил, что хватит с Ваньки, пора.
Теперь он с отменной лёгкостью мог минут пять, а то и десять излагать свои
мысли гладко, памятью-то Бог не обидел.
По светскому этикету полагалось сначала судье
Кувшинникову по почте письмо отписать: так, мол, и так, желаю нанести Вашей
милости визит на предмет посещения обожаемого братца Ванятки. Но терпежу не
хватило.
С утра пораньше Сенька пошёл к дантисту
золотой зуб вставлять, а Жоржа снарядил в Тёплые Станы, предупредить, что
пополудни, если его милости будет благоугодно, пожалует и сам Семён Трифонович
Скориков, состоятельный коммерсант — вроде как с родственным визитом. Жорж
нарядился в студенческий мундир, выкупил форменную фуражку из ломбарда, укатил.
Сенька сильно нервничал (то есть тряс гузкой).
Ну как судья скажет: на кой бес моему приёмному сыну такая собачья родня.
Но ничего, обошлось. Жорж вернулся важный,
объявил: ожидают к трём. Стало быть, не к обеду, сообразил Сенька, но не
обиделся, а наоборот обрадовался, потому что пока ещё плохо умел со столовыми
ножами управляться и отличать мясные вилки от рыбных с салатными.
В книге было прописано: “При визите детям
обязательно должно дарить конфекты в бонбоньерке”, и Скорик не пожидился, то
есть не поскупился — купил на Мясницкой у Перлова самолучшую жестянку шоколаду,
в виде горбатого конька из сказки.
Нанял лаковую пролётку за пятерик, но,
поскольку от нервов выехал сильно раньше нужного, сначала шёл по улице пешком,
коляска следом ехала.
Старался вышагивать, как в учебнике
предписано:
“На улице легко отличить хорошо воспитанного,
утончённого человека. Походка его всегда ровна и размеренна, шаг уверен. Он
идёт прямо, не оглядываясь, и только изредка останавливается на мгновение перед
магазинами, обыкновенно придерживается правой стороны дороги и не смотрит ни к
верху, ни к низу, а прямо за несколько шагов перед собой”.
Прошёл так через Мясницкую, Лубянку,
Театральный. А как шея от прямоглядения задубела, сел в пролётку.
До Коньковских яблоневых садов катили
неспешно, а перед самыми Тёплыми Станами седок велел разогнаться, чтоб
подъехать к судейскому дому лихо, при всей наглядности, с шиком.
И в дом вошёл в лучшем виде: сказал бон жур,
умеренно поклонился.
Судья Кувшинников ответил: “Здравствуй, Семён
Скориков”, пригласил в кресло.
Сенька сел скромно, учтиво. Как положено в
начале визита, снял одну правую перчатку, шляпу на пол положил, без салфетки. И
только потом, благополучно всё исполнив, рассмотрел судью как следует.
А постарел-таки Ипполит Иванович, вблизи видно
было. Усы подковой стали совсем седые. Длинные, ниже ушей, волоса тоже
побелели. А взор остался такой же, как прежде: чёрный, въедливый.
Про судью Кувшннникова покойный тятенька
говорил, что умней его человека на всем свете не сыщешь, а потому, поглядев в
строгие глаза Ипполит Иваныча, Сенька решил, что будет держать себя не по
светскому этикету, а по настоящей учтивости, которой его обучила не книжка и не
Жорж, а некая особа (про неё сказ впереди, не всё в одну кучу-то валить).
Особа эта говорила, что настоящая учтивость
стоит не на вежливых словах, а на искреннем уважении: уважай всякого человека
по всей силе возможности, пока этот человек тебе не показал, что твоего
уважения не достоин.
Сенька долго думал про такое диковинное
суждение и в конце концов прояснил себе так: лучше плохого человека улестить,
чем хорошего обидеть, ведь так?
Вот и судье он не стал светские разговоры про
приятно прохладную погоду говорить, а сказал со всей честностью, поклонившись:
— Спасибо, что брата моего, сироту, как
родного воспитываете и ни в чем не притесняете. А ещё больше вам за это Исус
Христос благодарность сделает.
Судья тоже слегка поклонился, ответил, что не
на чем, что ему с супругой от Вани на старости лет одно счастье и удовольствие.
Мальчик он живой, сердцем нежный и при больших способностях.
Ладно. Помолчали.
