Кто был Сенька Скорик самое малое время назад?
Никто, жучишка навозный. А теперь всё ему: и любовник Смерти (да-да, было, не
приснилось), и богач, и изобретатель, и казначей, и механик. Вот какая выпала
карьера — позавидней, чем у Князя в колоде шестерничать.
* * *
Дел у Сеньки теперь было невпроворот. Про то,
что к Ташке надо бы, а боязно, думал только вечером, перед сном. Днём некогда
было.
Трипед начищать-отлаживать надо?
По магазинам-лавкам за покупками надо?
За уборщиком, дворником, кухаркой (нанял одну
старушку готовить человечью еду, не всё сырое-то жрать) следить надо?
Сенсей от Сенькиной распорядительности вовсе
обленился. То на коленках битый час сидит, жмурится (это у японцев вроде
молитвы — собственную душу наблюдать, которая у них в животе сидит). То с
Эрастом Петровичем где-то пропадает. То у него свидание. А то вдруг затеет
Сеньку японскому мордобою учить.
И тогда изволь все занятия побоку. Бегай с
ним, оглашенным, чуть не телешом по двору, лазай по водостоку, руками-ногами
маши.
Оно, может, дело и нужное, для здоровья
полезное, или там от лихих людей оборониться, но, во-первых, некогда же, а
во-вторых, кости потом болят, не разогнёшься.
Вот на Хитровке дедок один был, раньше служил
санитаром в психическом доме. Про тамошних жильцов и ихние причуды рассказывал
— заслушаешься. Так Сенька по временам тоже себя навроде такого санитара
чувствовал. Будто с сумасшедшими проживаешь. По виду люди как люди, при всей
разумности, а иной раз поглядишь: ну чисто Канатчикова дача.
Взять, к примеру, самого господина Неймлеса,
Эраста Петровича. Вроде не японец, нормальный человек, а повадка не нашенская.
Когда у себя в кабинете над чертежами колдует или бумаги пишет, это понятно, но
как-то раз Сенька ему через плечо заглянул, полюбопытствовать, что это он там
вырисовывает, и ахнул: инженер писал не ручкой, а деревянной кисточкой, какой
клей мажут, и выводил не буквы, а некие диковинные закорюки непостижимого вида
и значения.
Или начнёт расхаживать по комнате, пощёлкивая
зелёными чётками, и может долго этак фланировать.
А то ещё сядет перед стенкой и давай пялиться
в одну точку. Сенька раз попытался рассмотреть, что там, на этой стенке. Ничего
не увидел, то есть вообще ничего, даже клопа или какой букашки, а когда хотел
спросить, чем это вы, Эраст Петрович, там интересуетесь, случившийся рядом Маса
ухватил Сеньку за шиворот самым возмутительным манером, выволок из кабинета и
сказал: “Когда господзин созерцает, трогать нерьзя”. А чего там созерцать-то,
когда нет ничего?
Кроме хлопот с подготовкой “Ковра-самолёта” к
мотопробегу были у господина Неймлеса и ещё какие-то таинственные дела, в
которые Скорика не посвящали. Чуть не каждый вечер в девятом часу Эраст
Петрович исчезал и возвращался поздно, а бывало, что пропадал где-то до самого
утра. Сенька от этого мучился нехорошими видениями. Один раз достал из тюка,
где бельё для прачки, инженерову нижнюю рубашку и стал нюхать — не пахнет ли
Смертью (тот мятный, дурманный запах ни с чем не спутаешь). Вроде не пахло.
Бывало, что хозяина и днём нет, а по какой
причине-надобности абсентирует, неизвестно.
Как-то раз, когда Эраст Петрович перед выходом
расправлял воротнички и причёсывался перед зеркалом дольше обычного, случился у
Скорика невозможный припадок ревности. Не сдержал себя, выскользнул из дому,
будто бы за покупками, а сам на улице пристроился за инженером и проследил,
куда идёт, не на свидание ли с одной безнравственной особой.
Оказалось, что на свидание, но, слава богу, не
с тем, про кого думано.
Господин Неймлес вошёл в кафе “Риволи”, сел за
столик и принялся читать газеты — через стеклянную витрину Скорику было всё
видно. Через несколько времени Сенька заметил, что Эрастом Петровичем
интересуется не он один. Неподалёку, подле модного магазина, стояла какая-то
барышня, смотрела туда же, куда Скорик. Сначала он услышал тихий звон и всё
никак не мог понять, откуда это. Потом заметил, что у девицы к манжетам пришиты
маленькие колокольчики, а на шее ожерелье в виде змеи, совсем как живой. Ясное
дело — декадентка, на Москве таких в последнее время много развелось.
Сначала Сенька подумал, ждёт кого-то барышня,
ну и загляделась на красавца-брюнета, обыкновенное дело. Но потом она головой
тряхнула, улицу перешла и шасть в кафе.
Эраст Петрович газету отложил, поднялся ей
навстречу, усадил. Перекинулись они парой-тройкой слов, и начал инженер барышне
читать из газеты вслух.
Ну не полоумный?
Дальше Сенька смотреть не стал, потому что
успокоился. Чего изводиться, если господин Неймлес такой безглазый. Видел саму
Смерть, разговаривал с нею, в очи её мерцающие глядел, а ухлёстывает за
какой-то щипаной кошкой.
Нет, непонятный он был Сенькиному разумению
субъект.
Вот хоть переезд взять.
Дня за два перед тем, как Скорик наблюдал
рандеву в “Риволи”, вдруг ни с того ни с сего затеялись переезжать из Ащеулова
переулка — господин Неймлес велел. Перебрались за Сухаревку, в Спасские
казармы, на офицерскую квартиру. Зачем, с какой такой нужды, никто Сеньке не
разъяснил. Только-только обживаться стали: он полочек в кабинете наприбивал,
полотёров нанял паркет до блеска наваксить, опять же полтуши телячей мяснику
заказаны — и на тебе. А за комнаты на два месяца вперёд проплачено — шестьсот
рублей псу под хвост?
Собрались как на пожар, вещи кое-как в две
пролётки покидали и съехали.
Новая квартира была тоже ничего себе, с
отдельным входом, только вот трипед не сразу пристроить удалось. Сенька два дня
швейцара Михеича обхаживал, четыре самовара чаю с ним выдул, шесть рублей денег
дал и потом ещё трёшницу с полтинником — только тогда получил ключи от конюшни
(лошадей-то там все равно не было, потому что полк уехал Китай завоёвывать).
Пока Скорик швейцара уговаривал, Маса-сенсей
швейцарову жену уговорил, это у него много быстрей вышло. Так что, в общем,
обустроились неплохо, грех жаловаться: крыша над головой есть, “Ковёр-самолёт”
в тепле-сухости, от Михеича почтение, от его супруги Федоры Никитишны что ни
день пирожки с компотами.
В последний день покойной жизни, перед тем как
всё снова кувырком пошло, Сенька принимал на новом местожительстве гостей,
брата Ванюшку и судью Кувшинникова. Как съехали из Ащеулова, сразу послал с
городской почтой письмо: мол, проживаю теперь по такому-то адресу, почту за
счастье видеть у себя дорогого братца Иван Трифоновича, примите и проч. Ипполит
Иванович ответил письмом же: благодарю, вскорости непременно будем.
И сдержал слово, пожаловал.
