— Да кто он? Откуда? — не на шутку
забоялся Сенька. Бородища до пупа, чёрный глаз. Ужасы какие!
Проха зажал пальцами нос, чтоб перестало течь.
Загнусавил:
— Кдо-одгуда де ведаю, а хочешь
посбодредь — покажу. Встреча у бедя с дим, скоро. В ерохидском подвале…
Опять ерохинский подвал. У, проклятое место. И
Синюхиных там порезали, и самого Сеньку чуть жизни не лишили.
— Зачем встреча-то? — спросил
Скорик, ещё не решив, как быть. — Доносить будешь, как за Смертью следил?
— Буду.
— А на что она твоему бородатому?
Проха пожал плечами, пошмыгал носом. Кровь уже
не лила.
— Моё дело маленькое. Ну что, вести или
как?
— Веди, — решился Сенька. — И
смотри у меня. Если что — голыми руками насмерть убью. Меня этому один колдун
обучил.
— Важно научил, ты теперь кого хошь
отметелить можешь, — заискивающе оскалился Проха. — Я ничего, я,
Сеня, как велишь. Жить мне пока не надоело.
Дошли до Татарского кабака, где вход в Ероху.
Скорик пару раз пленника в бок пихнул, для пущей острастки, и ещё погрозился:
гляди, мол, у меня, только попробуй удрать. По правде сказать, сам побаивался —
ну как развернётся, да врежет кулаком под вздох. Но, кажется, опасался зря. От
японской науки Проха пришёл в полное смирение.
— Сейчас, сейчас, — приговаривал
Проха. — Сам увидишь, какой это человек. Я что, я ведь от страху одного. А
ослобонишь меня от этого душегуба, я тебе, Скорик, только спасибо скажу.
В подвале повернули раз, другой. Отсюда уже
было рукой подать до залы, где вход в сокровищницу. И до коридора, где Сеньку
чуть жизни не лишили, тоже близёхонько. Вспомнил Скорик, как ему мощная лапища
волосы драла и шею ломала, — задрожал весь, остановился. От
первоначального куражу, с которого решил сам всё дело распутать, мало что
осталось. Извиняйте, Эраст Петрович и Маса-сенсей, а выше своей
силы-возможности не прыгнешь.
— Не пойду я дальше… Ты сам с ним… А
после мне обскажешь.
— Да ладно, — дёрнул его за рукав
Проха. — Близко уже. Там закуток есть, спрячешься.
Но Сенька ни в какую.
— Без меня иди.
Хотел назад податься, а Проха крепко держит,
не выпускает.
Потом вдруг как обхватит за плечи, как заорёт:
— Вот он, Скорик! Споймал я его! Сюда
бежите!
Цепкий, гад. И не врежешь ему, и не вырвешься.
А из темноты, приближаясь, загрохотали шаги —
тяжёлые, быстрые.
Сенсей учил: если лихой человек обхватил за
плечи, проще всего, не мудрствуя, двинуть его коленкой по причинному месту, а
если он стоит так, что коленкой не размахнёшься или не достанешь, тогда
откинься сколько можно назад и бей его лбом по носу.
Вдарил, что было силы. Раз, ещё раз. Будто
баран в стенку.
Проха заорал (нос-то и без того сломанный),
закрыл харю-физиономию руками. Сенька рванул с места. Еле поспел — его уж сзади
схватили за шиворот. Ветхая ткань затрещала, гнилые нитки лопнули, и Скорик,
оставив в руке у Прохиного знакомца кусок рубища, понёсся вперёд, в темноту.
Сначала-то стреканул безо всякого рассуждения,
только бы оторваться. И только когда топот сапожищ малость поотстал, вдруг
стукнуло: а куда бежать-то? Впереди та самая зала с кирпичными колоннами, а за
ней-то тупик! Оба выхода на улицу отрезаны — и главный, и к Татарскому кабаку!
Сейчас догонят, зажмут в угол — и конец!
Одна только надежда и оставалась.
В зале Сенька бросился к заветному месту.
Наскоро, ломая ногти, выдрал из лаза два нижних камня, вполз на брюхе в брешь и
замер. Рот разинул широко-широко, чтоб вдыхать потише.
Под низкими сводами заметалось эхо — в подвал
вбежали двое: один тяжёлый и громкий, второй много легче.
— Дальше ему деться некуда! —
послышался задыхающийся Прохин голос. — Тут он, гнида! Я по правой
стеночке пойду, а вы по левой. Щас сыщем, в лучшем виде!
Скорик опёрся на локти, чтоб подальше
отползти, но от первого же движения под брюхом зашуршала кирпичная крошка.
Нельзя! И себя погубишь, и клад выдашь. Лежать нужно было тихо, да Бога молить,
чтоб дыру возле пола не приметили. Если у них с собой лампа — тогда всё, пиши
пропало.
Но судя по тому, как часто чиркало сухим о
сухое, кроме спичек другого света у Сенькиных гонителей не было.
Вот шаги ближе, ближе, совсем близко.
Проха, его поступь.
Вдруг грохот, матерный лай — чуть не прямо над
лежащим Скориком.
— Ништо, это я об камень ногу зашиб. Из
стенки вывалился.
Вот сейчас, сейчас Проха нагнётся и увидит
дыру, а из неё две подмётки торчат. Сенька изготовился на четвереньки подняться,
а потом дунуть по лазу вперёд. Далеко не убежишь, однако всё отсрочка.
Пронесло. Не заметил Проха тайника. Темнота
выручила, а может, Господь Бог Сеньку пожалел. Хрен с тобой, подумал, поживи
пока, ещё успею тебя к Себе прибрать.
Из дальнего конца залы донёсся Прохин голос:
— Видно, в колидоре к стене прижался, а
мы мимо пробежали, не приметили. Он ловкий, Скорик. Ништо, я его так на так
выищу, вы не сумле…
Не договорил Проха, поперхнулся. Но и тот, к
кому он речь держал, тоже ничего не сказал. Прогрохали удаляющиеся шаги. Стало
тихо.
Сенька с перепугу ещё полежал какое-то время
не шевелясь. Думал, не уползти ли подальше в лаз. Можно и в заветный подвал
наведаться, пруток-другой прихватить.
Однако не стал.
Во-первых, никакого огня с собой не было. Чем
там, в подвале, светить?
А во-вторых, вдруг заволновался: стоит ли тут
дальше отсиживаться? Не унести ли ноги подобру-поздорову? Ну как они за
фонарями пошли? Враз проход углядят. Так и пропадёшь через собственную дурость.
Пятясь по-рачьи, вылез. Прислушался. Вроде
тишина.
Тогда встал на ноги, опорки снял и бесшумно,
на цыпочках, двинулся к коридору. То и дело останавливался — и уши торчком: не
донесётся ли из-за какой колонны шорох либо дыхание.
Внезапно под ногой хрустнуло. Сенька испуганно
присел. Что такое?
Пошарил — коробок спичек. Эти, что ли,
обронили или кто другой? Неважно, пригодятся.
Сделал ещё пару шагов, вдруг видит — справа
вроде как кучка какая. Не то тряпьё навалено, не то лежит кто-то.
Чиркнул спичкой, наклонился.
