– По-моему, мы договорились поддерживать исключительно деловые отношения, – парировала Джина. – Но это было до того, как я обнаружила, что ты эксгибиционист.
Губы Картера понимающе изогнулись.
– Так теперь я виноват в том, что ты не можешь работать в режиме многозадачности?
Она постучала ногтем по отполированной поверхности стола и раздраженно взглянула на Картера:
– Я не говорила, что не могу работать в режиме многозадачности, я говорила, что не хочу этого – потому что это будет сильно отвлекать.
– Нет, на самом деле ты говорила, что тебе плохо это дается, – усмехнулся он. – Значит, нужно больше практики.
– Твои утренние заплывы излишне провокационны. И ты это прекрасно знаешь.
– Провокационны или инициативны? – В его насмешливом тоне сквозил двусмысленный намек. – Я-то прекрасно работаю в режиме многозадачности, моя сладкая, и горю желанием показать тебе, как это делается.
Джина сощурилась, от души жалея, что не обладает способностью испепелять одним-единственным взглядом.
– А ты со своим гигантским самомнением когда-нибудь задумывался о том, что я, может, не хочу снова спать с тобой?
Картер откинулся на стуле, и его беспечная улыбка стала еще шире.
– Мы с моим гигантским самомнением уже несколько раз ловили тебя за подглядыванием. Брось, Джина, мы с тобой знаем, что ты хочешь этого, но, по-моему, ты боишься не меня или секса, а саму себя.
– Боюсь? – усмехнулась Джина, но стыд, который она так долго подавляла в себе, спазмом сжал ее горло. – Не говори чепухи! С какой стати мне бояться себя?
– Вот ты мне и расскажи. – Картер метнул в нее серьезный взгляд, и у Джины появилось чувство, будто он видит ее насквозь. – Это ведь ты извинилась за то, что не имело к тебе ни малейшего отношения. Ты назвала себя потаскухой… Это ведь для тебя дело пересиливает удовольствие. Мы оба взрослые, оба абсолютно свободные, оба наслаждаемся сексом – особенно друг с другом – и оба исключительно хороши в своей работе, чтобы позволить чему-то столь незначительному, как секс, отвлечь нас от дела. Так почему мы должны упускать такой шанс?
Джина положила салфетку на стол и поднялась, уперев руки в поверхность стола, чтобы скрыть дрожь в пальцах.
– Спасибо тебе за этот заказ. Обещаю, что блестяще справлюсь с работой. И спасибо тебе за южное гостеприимство. – Она попыталась удержать профессиональную дистанцию. – Саванна – красивый город, и я наслаждалась своим пребыванием здесь. Но, думаю, я откажусь от бесплатного сеанса психоанализа и щедрого предложения случайного секса. И завтра же отправлюсь домой.
Картер поднялся, когда Джина направилась к двери, – этот галантный жест резко контрастировал с вожделением, вспыхнувших в его глазах. От пульсации ответного желания ее конечности стали вялыми, и Джина буквально заставила себя передвигать ноги.
Картер толком не знал ее, как и того, что ей пришлось пережить десять лет назад. Но в одном он был прав. Ее настойчивое желание избегать более близких отношений с ним не имело ничего общего с работой.
Просто еще много лет назад Джина поняла, что секс с Картером Прайсом никогда не был делом незначительным.
Дверь захлопнулась, и Картер, ругнувшись себе под нос, бросил на стол салфетку, которую сжимал в кулаке.
«Прекрасно, Прайс. Просто замечательно».
Целых три дня он держался на почтительном расстоянии, давал Джине время переступить через эти бессмысленные профессиональные принципы, вел себя осмотрительно, а еще каждое утро дефилировал по этой проклятой террасе у бассейна, как призовой жеребец. Наконец он получил шанс – и все испортил. Потому что стал давить. А он никогда не давил…
Боже, неужели он действительно использовал слово «незначительный»? Ничего не скажешь, очень «тонко»… С тем же успехом он мог водрузить ее на стол, задрать юбку и снова сорвать с нее трусики.
Картер подошел к бару, отодвинул бутылку импортного односолодового виски, за которой обычно прятал крепкое местное пойло своего отца. Картер сделал внушительный глоток и вздрогнул, когда спиртное прострелило горло подобно обжигающей пуле и взорвалось в желудке.
Он ударил себя кулаком в грудь, чтобы запустить замершее сердце, и разразился резким кашлем.
Джина Каррингтон могла быть самой сексуально раскрепощенной женщиной, которую он когда-либо встречал, но прежде всего она была женщиной. И, значит, заслуживала того, чтобы он добивался ее расположения, а не грубо затаскивал в постель.
И тут в памяти явственно всплыл голос другой женщины: «Картер, дорогой, а ты когда-нибудь думал о том, что твои физические желания могут быть немного противоестественными? Дельфина говорит, ее Джим не ждет, что она будет исполнять супружеский долг больше одного раза в месяц, а ты пристаешь ко мне каждую ночь».
Давно забытый язвительный вопрос его молодой жены пронзил и без того сокрушенную душу Картера, принеся с собой отголосок вины и унижения. Он засунул бутылку обратно в бар и запустил дрожащие пальцы в волосы.
Какого черта на него накатило это отчаяние? Он больше не был тем зеленым юнцом, который пытался и никак не мог удовлетворить женщину, потребности которой никогда не совпадали с его собственными. Да и его брак с Мисси в конечном счете рухнул не из-за их проблем с сексом, а по целому ряду других причин.
Когда Картеру было шестнадцать и они только-только начали встречаться, милое, спокойное, бесконфликтное общество Мисси Уэйнрайт было его прибежищем от дома. Того самого дома, где из-за пугающего деспотизма отца и твердой убежденности матери, что самым важным было соблюсти приличия, Картер чувствовал себя не в своей тарелке.
Но после смерти отца и бурной ночи с Джиной Каррингтон – девушкой, которая не могла быть милой и спокойной, даже если заткнуть ей рот кляпом, – Картер вдруг понял: милой Мисси казалась от неумения поддерживать умную беседу, а ее отказ спорить о чем-либо открыто на самом деле проистекал от манеры делать гадости исподтишка, а не от кроткого нрава.
Когда Картер вернулся в Саванну и признался в своем грехопадении с Джиной, Мисси сказала, что прощает его. Но мысль об этой истории гноящейся раной разъедала их отношения. А оскорбленное выражение, которое Мисси натягивала на лицо всякий раз, когда между ними возникали разногласия, без слов напоминало Картеру, что именно он во всем виноват. И тот факт, что ему так и не удалось забыть Джину, только усиливал чувство вины.
За бесплодные, мучительные годы брака невероятное наслаждение, испытанное им той ночью, стало для Картера навязчивой идеей. Он часто вспоминал волну возбуждения и экстаза, накрывавшую его всякий раз, когда Джина пылко целовала и ласкала его в таких местах, к которым Мисси не пожелала бы и прикасаться. Он вспоминал, как Джина занималась любовью с необузданной, яростной решимостью, лучше любых слов говорившей, что она хочет и принимает его, несмотря на все его недостатки.
