Приблизившись, я рывком сбросила на пол цветные тряпки.
На меня смотрели воспаленные, красные, со слипшимися от слез ресницами глаза. Ширококостная, скуластая девушка с завернутыми на спину руками лежала на тахте. Она была спеленута широкими лентами скотча, и даже пухлые ее губы были крест-накрест залеплены липкой лентой. Увидев меня, она замычала, отчаянно пытаясь освободиться. Рукой, в которой был зажат пистолет, я откинула с ее лица прядь волос. Увидев пистолет, девушка испуганно заморгала, на чистом лбу от напряжения вздулась жила.
— Спокойно! — сказала я. — Лежи спокойно. Я не враг. Сейчас разрежу… то есть освобожу, — добавила я поспешно, увидев, как дернулась девица от слова «разрежу».
Оглянувшись в поисках подходящего инструмента, я обнаружила на туалетном столике нож. Бог знает, как он сюда попал, может быть, хозяйка гримерной разрезала им ленточки на коробочках с косметикой. Какая разница? Два взмаха — скотч треснул, девушка со стоном опустила завернутые руки. Следующим рывком я отлепила скотч с ее рта. Потом освободила ноги.
Медленно, морщась от боли, девушка села на тахте. Она судорожно дышала и не издавала ни звука, только растирала руки и пыталась шевелить пальцами ног.
В эти несколько минут, пока она приходила в себя, я разглядела ее как следует.
Высокая широкоплечая девица с тонкими ногами и руками и совсем осиной талией. Длинные желтые волосы, ярко-красные ногти — как на руках, так и на ногах. Одета она была в легкое летнее платье из прозрачного органди, очень короткое — когда она переставила ногу, на миг мелькнула полоска белых трусиков. Плоская грудь и по-мальчишески узкие бедра.
— Ну как? Пришла в себя?
— Воды можно? — просипела девица и закашлялась. — Там, в холодильнике… Минералка…
Холодильник, я помнила, был на первом этаже. Пришлось проделать этот незамысловатый путь туда и обратно. Вернувшись с бутылкой воды в руке, я увидела, что девушка уже пришла в себя.
Увидев воду, она вырвала у меня бутылку и жадно принялась пить.
— Ой, мама дорогая… Ой, чуть не умерла. Еще немного, и задохнулась бы…
Голос у нее был низкий, грудной. Редкий тембр и очень красивый.
Девушка внимательно окинула меня взглядом с ног до головы:
— А ты, собственно, кто?
— А ты?
— Я первая спросила. И потом, я у себя дома.
— Ну знаешь, не подоспей я вовремя, ты бы уже не дома была, а в гостях на том свете.
— Ой, не говори… как вспомню… мама дорогая!
Девица пересела к зеркалу и взялась за пудру. Пуховка несколько раз прошлась по лицу, от лба до подбородка.
— Ладно, не хочешь говорить, кто ты такая, не говори. Я тебе и правда жизнью обязана. Только что ты хочешь? Денег? У меня нет.
— Да нет, не денег. Вопросы буду тебе задавать. А ты станешь отвечать. Честно и откровенно, по возможности — подробно. Годится?
— Ой, мама дорогая… Прямо экзамен на аттестат зрелости. Ну ладно, давай.
— Тогда поехали. Как тебя зовут?
— Валера.
— Как? Валера? В смысле — Валерия?
— Ну… в смысле — да.
— И кто ты такая?
— По профессии, што ли?
— Ну хотя бы да, по профессии. Чем ты занимаешься?
— Живу с человеком, — лениво, не отрывая взгляда от зеркала, протянула девица.
— С каким именно? С Поповым Егором Алексеевичем?
— Ну.
— Содержанка, значит. У вас официальные отношения?
Лера фыркнула.
— Это не ответ.
— Ну, были неофициальные.
— То есть ты ему не жена? По паспорту, по закону?
— Смеешься, что ли?
— Почему?
— Мама дорогая… Ну мы же не в Амстердаме!
— А при чем тут?..
И тут до меня дошло. Я встала с пуфа, на который присела за секунду до того, и отошла на шаг. Лера, то есть, тьфу, Валера, продолжал(а) невозмутимо пудриться и ваксить ресницы.
— Так ты мужик?! — спросила я чуть громче, чем хотела. — Трансвестит?!
Лера повернул(а) ко мне лицо:
— А правда, не сразу угадаешь?!
— Правда… Так что же… Гога Попов был геем? То есть гомосексуалистом?
— Ты против?
— Я?! Мне вообще все равно. Но это все-таки открытие. Насколько мне известно, об этих пристрастиях известного бизнесмена не знал никто…
— Почти никто, — уточнила Лера.
— Ты имеешь в виду своих братьев по… э-э… цеху?
— Ну уж нет. Я про свою жену говорю. Она знала, что я Гогина жена.
Голова у меня пошла кругом. «Моя жена знала, что я Гогина жена» — в этой фразе звучало что-то такое очень психиатрическое. Если сейчас еще выяснится, что у господина Попова был муж… А у этого мужа — другой муж, который являлся женой мужа еще чьей-нибудь жены, которая сама муж… То вообще можно потерять ощущение реальности.
— Рассказывай все с самого начала! — приказала я.
И Лера-Валера не заставил(а) себя долго упрашивать.
До восемнадцати лет Валерий Соболев прожил без особых огорчений. Правда, лет с пятнадцати он начал постепенно разочаровываться в своем теле — например, его огорчал размер ноги, который постоянно увеличивался, и ничто нельзя было с этим сделать. И еще — эта проклятая растительность на теле. Она выводила Валеру из себя! И он чуть не лопался от зависти, когда видел мужчин, чьи мощные торсы были совсем лишены растительности.
А в восемнадцать лет он женился. Брак был скороспелым, без особенного обдумывания: какая-то компания, какая-то женщина в полосатом платье, чьи-то духи, сигарета с марихуаной, выкуренная «паровозиком», а потом забвение — и утро, вспыхнувшее головной болью.
Валера не помнил ни того, как он увидел эту женщину, ни того, понравилась ли она ему. Вечером она снова пришла к нему, словно выполняя ранее взятые на себя обязательства. А два месяца спустя они уже были женаты, потому что Любе — так звали жену — была позарез нужна прописка и еще потому, что Валере, в сущности, было все равно.
К этому времени у него появилось увлечение, грозящее перерасти в тайную страсть. Он обожал примерять женские вещи и даже расхаживать в них по квартире, когда оставался дома один. Ему нравилось наблюдать перемены, происходившие с ним как наяву, так и внутри. Его поражало, что стоило здоровому молодому мужчине надеть короткую юбку, натянуть чулочки, заполнить лифчик жены шариками с теплой водой — и он превращается в другое существо. Кокетливое и женственное!
Как приятно было в летний вечер ходить на каблучках в чулочках и юбочке! Как здорово было чувствовать своей попкой колыхание теплого летнего ветерка… А макияж?! Это же вообще волшебство! Только что в зеркале перед тобой было грубое с резкими чертами лицо. А потом — несколько умелых взмахов кисточкой, и на тебя смотрит совсем другое личико, нежное, загадочное…
