— Самое приятное в буровых работах наступает утром. После длинной тяжелой ночной смены на буровой вышке. Когда перед рассветом сидишь со своими дружками с первой дымящейся чашкой яванского кофе. А кофе горячий и сладкий, и в то же время чуточку горький. И можно видеть, как над Техасом, над путаницей нефтяных вышек встает солнце. — Последовал долгий вздох. — Вот это жизнь, парни.
— Я никогда не был в Техасе, — сказал Кинг. — Был везде, но не в Техасе.
— Это благословенная Богом земля.
— Хочешь кофе?
— Ты же знаешь. — Текс тут же оказался рядом, со своей кружкой. Кинг налил себе кофе по второму разу. Потом дал полчашки Тексу.
— Макс?
Макс тоже получил свои полчашки. Он быстро выпил кофе.
— Я приготовлю это для тебя утром, — сказал он, забирая кофейник с гущей.
— О'кей. Спокойной ночи, ребята.
Кинг снова проскользнул под сетку и убедился, что она плотно подсунута под матрас. Потом с удовольствием лег между простынями. Он видел, как в другом конце хижины Макс добавил в гущу воды и поставил кофейник рядом со своей койкой настаиваться. Он знал, что Макс повторно заварит гущу на завтрак. Сам Кинг не любил повторно заваренный кофе. Он был слишком горек. Но ребята утверждали, что он хорош. Если Макс хотел повторно заварить его, что ж, отлично, подумал он, соглашаясь. Кинг не любил объедки.
Он закрыл глаза и переключился мыслями на бриллиант. Он наконец понял, кто его владелец, как добраться до камня, а сейчас, когда удачный случай свел его с Питером Марлоу, он понял, как надо организовать эту крайне сложную сделку.
Как только ты понял человека, повторял Кинг, узнал его ахиллесову пяту, ты знаешь, как себя вести с ним, как подключить его к твоим планам. Да, предчувствие не обмануло его, когда он впервые увидел Питера Марлоу, сидящего на корточках, как индус в пыли, и болтающего по-малайски. Предчувствиями в этом мире надо пользоваться.
Сейчас, думая о своем разговоре с Питером Марлоу после переклички, Кинг почувствовал, как его заливает теплом от предвкушения удачи.
— Ничего не происходит в этой вшивой тюрьме, — невинно сказал Кинг, когда они безлунным вечером сидели под свесом крыши.
— Точно, — согласился Питер Марлоу. — Отвратительно. Один день совершенно такой же, как и все остальные. От этого можно спятить.
Кинг согласно кивнул головой и прихлопнул москита.
— Я знаю парня, который очень хорошо развлекается.
— Ну! Что же он делает?
— Он ночью пролазит через проволоку.
— Боже мой, он напрашивается на неприятности. Должно быть, он сумасшедший!
Но Кинг заметил огонек возбуждения, вспыхнувший в глазах Питера Марлоу. Он молча ждал.
— Зачем он делает это?
— В основном только для потехи.
— Вы имеете в виду развлечение?
Кинг кивнул.
Питер Марлоу тихо присвистнул.
— Не думаю, что у меня хватило бы на это духу.
— Иногда этот тип ходит в малайскую деревню.
Питер Марлоу взглянул за проволоку, в мыслях уносясь в деревню, которая, как все они знали, была расположена на побережье в трех милях отсюда. Однажды Марлоу забрался в самую верхнюю камеру тюрьмы и подобрался к крошечному зарешеченному окошку. Он увидел панораму джунглей и деревушку, гнездившуюся на берегу. В тот день в море было много кораблей. Рыбацкие лодки и вражеские военные корабли, большие и малые, казались островками на водной глади моря. Он не мог оторвать взгляда, очарованный близостью моря, и стоял, уцепившись за прутья решетки до тех пор, пока руки его держали. Немного отдохнув, он собирался опять влезть к окошку и снова выглянуть. Но он больше не сделал этого. Никогда. Эта картина доставляла слишком большую боль. Он почти всю жизнь прожил у моря. Уезжая от него, он чувствовал себя потерянным. Сейчас он снова был недалеко от моря. Но оно было недосягаемо.
— Очень опасно доверять всей деревне, — сказал Питер Марлоу.
— Нет, если вы с ними знакомы.
— Верно. Этот человек действительно ходит в деревню?
— Он мне так говорил.
— Я не думаю, что даже Сулиман пойдет на такой риск.
— Кто?
— Сулиман. Малаец, с которым я разговаривал сегодня днем.
— Кажется, что это было месяц тому назад, — заметил Кинг.
— Так оно и есть, не правда ли?
— Какого черта такой парень, как Сулиман, делает в этой тюряге? Почему он не унес ноги, когда война кончилась?
— Его поймали на Яве. Сулиман подрезал каучуковые деревья на плантации Мака. Мак — это один из членов моей группы. Ну, батальон Мака — это был малайский полк — вывели из Сингапура и послали на Яву. Когда война кончилась, Сулиману пришлось остаться с батальоном.
— Черт, он ведь мог исчезнуть. Их ведь миллионы на Яве…
— Яванцы сразу обнаружили бы его и, может быть, выдали.
— А как же насчет зоны совместного процветания? Вы же знаете, как это — Азия для азиатов?
— Боюсь, это пустые слова. Яванцам много пользы это тоже не принесло. Особенно если они не подчинялись приказам.
— Что вы имеете в виду?
— В 42-м году, осенью, я был в лагере рядом с Бандунгом, — сказал Питер Марлоу, — в горах Явы, в центре острова. Тогда вместе с нами там было полно солдат с островов Альбон и Менадон и много яванцев, они служили в голландской армии. Ну а яванцам было трудно в лагере, потому что многие из них были из Бандунга и их жены и дети жили сразу за оградой лагеря. Долгое время они имели обыкновение выбираться наружу и проводить там ночь, а перед рассветом возвращаться в лагерь. Он слабо охранялся, поэтому это было несложным делом. Хотя для европейцев это было опасно, потому что яванцы могли выдать вас японцам, и судьба ваша была бы решена. Однажды японцы отдали приказ, что любой, пойманный вне лагеря, будет расстрелян. Яванцы, конечно же, решили, что это относится ко всем, кроме них. Кроме того, им сообщили, что через пару недель их все равно выпустят. Однажды утром семерых из них поймали. На следующий день нас построили. Весь лагерь. Яванцев поставили к стенке и расстреляли. Прямо перед нами, вот так. Семь тел похоронили с военными почестями там, где они упали. Потом япошки развели небольшой палисадник вокруг могил. Они посадили цветы, обнесли всю площадку белым кантом и установили надпись на малайском, японском и английском: «Эти люди погибли за свою страну».
— Да вы шутите!
— Отнюдь. Но самое забавное, что именно японцы поставили почетный караул около могилы. После этого каждый японский охранник, каждый японский офицер, проходя мимо «святыни», отдавал честь. Каждый. И в то же время каждый военнопленный должен был встать и кланяться, если в пределах видимости появлялся любой японский солдат. Если вы не делали этого, то получали прикладом винтовки по голове.
