Грей вытянул руку.
— Нет! Ее убьет Хокинс.
— Полковник Фостер, — униженно начал Хокинс. — Я умоляю, пожалуйста, примите мои извинения. Позвольте мне сохранить собаку, это больше не повторится.
— Нет, не позволю, — безумно рассмеялся полковник. — Считайте, она уже мертва, и она моя. — Он рванулся вперед. Хокинс быстро отпрянул назад, а Грей поймал полковника за руку.
— Хватит, — закричал Грей, — или я арестую вас! Старшему офицеру не подобает вести себя так. Отстаньте от Хокинса. Убирайтесь.
Фостер вырвал у Грея свою руку. Голос его был чуть громче шепота, когда он обратился к Хокинсу:
— Я сведу с тобой счеты, убийца. Я сведу с тобой счеты.
Он вернулся в курятник и забрался в закуток, где спал и ел вместе со своими детьми — курами.
Грей обратился к Хокинсу:
— Мне очень жаль, Хокинс, но вам придется избавиться от животного.
— Грей, — взмолился Хокинс, — прошу вас, отмените приказ. Прошу, умоляю вас, я сделаю что угодно, что угодно.
— Не могу, — у Грея не было выбора. — Вы же знаете, что я не могу, Хокинс, старина. Не могу. Избавьтесь от нее. И сделайте это быстро.
Он круто повернулся и ушел.
Щеки Хокинса были мокрыми от слез, собака, как в люльке, сидела на его руках. Он увидел Питера Марлоу.
— Питер, ради Бога, помогите мне.
— Не могу, Джонни. Извините, но здесь ни я, ни кто-то другой ничего не может сделать.
Убитый горем Хокинс оглядел стоявших вокруг людей. Он плакал, не скрывая слез. Мужчины отворачивались, потому что ничего нельзя было сделать. Если бы курицу убил человек, наверное, было бы то же самое, возможно, то же самое.
Минута соболезнования прошла, Хокинс убежал, рыдая, по-прежнему держа Ровера на руках.
— Бедняга, — сказал Питер Марлоу Максу.
— Да, но, слава Богу, эта курица не принадлежала Кингу. Боже, тогда бы меня постигла та же судьба!
Макс запер курятник, кивнув Питеру Марлоу на прощание.
Макс любил ухаживать за курами. Иной раз можно добыть дополнительное яйцо. И нет никакого риска, если быстро выпить яйцо, раздробить скорлупу в порошок и бросить ее в корм для кур. Никаких улик. А скорлупа курам полезна. И, черт возьми, что значит для Кинга потеря одного яйца? Если для Кинга есть хоть одно яйцо в день, нечего волноваться. Нет, черт побери! Макс был в самом деле счастлив. В течение целой недели он будет ухаживать за курами.
После завтрака Питер Марлоу лежал, отдыхая, на своей койке.
— Прошу прощения, сэр.
Питер Марлоу поднял голову и увидел Дино, стоявшего возле койки.
— Да? — Он оглядел хижину и почувствовал беспокойство.
— Могу ли я поговорить с вами, сэр?
«Сэр» прозвучало дерзко, как обычно. «Почему американцы с такой издевкой произносят это слово?» — думал Питер Марлоу, вставая и выходя за Дино.
Дино остановился на тропинке между двумя хижинами.
— Послушайте, Пит, — торопливо начал он. — Кинг хочет видеть вас. Он сказал, чтобы вы привели с собой Ларкина и Мака.
— Что случилось?
— Он просто сказал привести их. Вам надо встретиться с ним в тюрьме, в камере пятьдесят четыре на четвертом этаже через полчаса.
Офицерам не разрешалось заходить в тюрьму. Таковы были японские приказы. Проводила их в жизнь военная полиция. Господи! Сейчас это опасно.
— Это все, что он сказал?
— Да. Это все. Камера пятьдесят четыре, четвертый этаж, через полчаса. Увидимся, Пит.
«Что же происходит?» — спрашивал себя Питер Марлоу. Он заторопился к Ларкину и Маку.
— Что вы думаете, Мак?
— Ну, паренек, — осторожно сказал Мак. — Я думаю, что Кинг едва бы пригласил нас троих, ничего не объясняя, если бы это не было важно.
— Как насчет похода в тюрьму?
— На случай, если нас поймают, — сказал Ларкин, — лучше придумать отговорку. Грей наверняка узнает об этом и что-нибудь заподозрит. Лучше нам пробираться туда раздельно. Я всегда могу сказать, что собираюсь навестить какого-нибудь австралийца, которого поместили в тюрьме. Как насчет тебя, Мак?
— Там расквартированы люди из малайского полка. Я мог бы сказать, что пришел повидаться с ними. А вы, Питер?
— Там есть какие-то люди из авиации, которых я мог бы навестить, — Питер Марлоу заколебался. — Может, лучше мне сходить и посмотреть, что там и как, а потом вернуться и рассказать вам.
— Нет. Если вы войдете незамеченным, вас вполне могут поймать на выходе и задержать. Тогда они никогда не разрешат вам войти внутрь снова. Вы не сможете не подчиниться приказу. Нет. Думаю, нам надо идти. Но порознь. — Ларкин улыбнулся. — Загадка? Интересно, в чем дело?
— Молю Бога, чтобы это не оказалось какой-нибудь неприятностью.
— Эх, паренек, — сказал Мак. — Жизнь сегодня — это уже неприятность. Я очень неуютно буду чувствовать себя, если не пойду, — у Кинга влиятельные друзья. Ему, может быть, что-то известно.
— Что будем делать с флягами?
Они подумали секунду, потом Ларкин сказал:
— Возьмем с собой.
— Это не опасно? Я имею в виду, что в тюрьме в случае внезапного обыска мы не сможем спрятать их.
— Если нам суждено быть пойманными, нас поймают. — Ларкин был серьезен, лицо его стало жестким. — Чему быть, того не миновать.
— Эй, Питер, — окликнул его Эварт, увидев, как Питер Марлоу выходит из хижины. — Ты забыл свою нарукавную повязку.
— О, благодарю. — Питер Марлоу выругался про себя, возвращаясь назад к койке. — Забыл про эту чертову штуку.
— Я тоже всегда забываю.
— Еще раз спасибо.
Питер Марлоу присоединился к людям, идущим по тропинке вдоль стены. Он пошел по ней на север, повернул за угол, оказался перед воротами. Он сорвал повязку, сразу же почувствовав себя раздетым. Впереди, в двух сотнях ярдов, дорога на запад кончалась. Заграждение сейчас было убрано, так как группы пленных возвращались с дневных работ. Многие изнемогали от усталости, волоча большие тележки, нагруженные пнями, которые были с огромным трудом выкорчеваны из болот и предназначались для лагерных кухонь. Питер Марлоу вспомнил, что послезавтра и он пойдет на эти работы. Он ничего не имел против почти ежедневной работы на аэродроме, это было нетрудно. Но заготовка дров — совсем другое дело. Трелевание бревен — опасная работа. Все делалось вручную, без каких-либо приспособлений, которые бы могли облегчить работу. Многие ломали руки и ноги, растягивали сухожилия. Всем здоровым в лагере приходилось выходить на такие работы раз или два в неделю, офицеры работали наравне с рядовыми. Дрова нужны были каждый день, а кухня пожирала их очень много. Это было справедливо, что те, кто был здоров, работали за больных.
