— Спасибо, Мак. Теперь нам лучше приняться за дело.
Гости Кинга полосками ткани законопатили щели вокруг двери и закрыли в ней решетчатый глазок. Кинг проверил их работу.
— Хорошо, — заключил он. — А что будем делать с окном?
Они посмотрели на небольшую зарешеченную часть неба, и Браф сказал:
— Оставим все как есть, пока похлебка не начнет кипеть. Потом мы заткнем окно и будем терпеть сколько сможем. Потом опять ненадолго откроем его. — Он огляделся по сторонам. — Я считаю, что время от времени мы можем выпускать запах наружу. Как индейский дымовой сигнал.
— На улице есть ветер?
— Будь я проклят, если я это заметил. Кто-нибудь знает?
— Эй, Питер, подсади-ка меня, парень, — сказал Мак.
Мак был самым маленьким из всех мужчин, поэтому Питер Марлоу позволил ему встать на свои плечи. Мак лизнул палец и выставил его наружу сквозь прутья решетки.
— Поторопитесь, Мак, бога ради — вы ведь, понимаете, не цыпленок, — крикнул Питер Марлоу.
— Я проверяю, есть ли ветер, вы, молодой негодяй! — И он снова лизнул палец и выставил его наружу. Мак был так поглощен этим занятием и выглядел так нелепо, что Питера Марлоу начало трясти от смеха. Ларкин присоединился, они корчились от смеха. В результате Мак свалился с высоты шести футов, ободрал ногу о бетонную койку и начал чертыхаться.
— Поглядите на мою чертову ногу, чтоб вас всех, — ругался Мак, задыхаясь. Царапина была небольшой, но показалась струйка крови. — Я почти содрал всю кожу с этой чертовой ноги.
— Послушайте, Питер, — простонал Ларкин, держась за живот. — У Мака есть кровь. Я всегда думал, что у него в венах только латекс!
— Идите к дьяволу, негодяи, 'mahlu, — раздраженно сказал Мак, потом приступ хохота охватил и его. Он встал, сгреб в охапку Питера Марлоу и Ларкина и запел: «Хоровод среди роз, руки полны цветов…»
А Питер Марлоу схватил за руку Брафа, а Браф Текса, и цепочка мужчин, возбужденных песней, раскачивалась вокруг кастрюли, а Кинг, скрестив ноги, сидел позади.
Мак разорвал цепочку.
— Салют, Цезарь. Собирающиеся здесь приветствуют тебя. Они все, как один, отдали ему честь и свалились в кучу.
— Слезьте с моей чертовой руки, Питер!
— Вы мне заехали по яйцам ногой, негодяй, — ругал Ларкин Брафа.
— Извините, Грант. О, Боже! Я не смеялся так уже много лет.
— Эй, Раджа, — окликнул Питер Марлоу. — Думаю, что всем нам надо помешать один раз варево, на счастье.
— Поступайте, как считаете нужным, — ответил Кинг. Ему было чертовски приятно, что эти парни так развеселились. С серьезным видом они выстроились в очередь, и Питер Марлоу помешал варево, которое уже нагрелось. Мак взял ложку, помешал и прочитал над ним непристойную молитву. Ларкин, чтобы не отставать, начал помешивать, приговаривая:
— Кипи, кипи, кипи и закипай…
— Вы спятили? — воскликнул Браф. — Цитирует «Макбета»! Ради бога!
— В чем дело?
— Это сулит несчастье. Цитировать «Макбета». Как свистеть в театральной уборной.
— Неужели?
— Каждому дураку это известно!
— Будь я проклят. Ничего об этом не знал. — Ларкин нахмурился.
— Во всяком случае, вы процитировали неверно, — сказал Браф. — «Пламя, прядай, клокочи. Зелье прей! Котел урчи!»
[18]
— А вот и не так, янки. Я знаю Шекспира!
— Спорим на завтрашнюю порцию риса?
— Послушайте, полковник, — подозрительно вмешался Мак, зная склонность Ларкина к азартным играм. — Никто так просто не бьется об заклад.
— Я прав. Мак, — отрезал Ларкин, но ему не понравилось самодовольное выражение лица американца. — Почему вы так уверены в своей правоте?
— Пари? — спросил Браф.
Ларкин секунду подумал. Он любил азартные игры, но завтрашняя порция риса была слишком большой ставкой.
— Нет. Я поставлю свою порцию риса за карточным столом, но будь я проклят, если поспорю на нее из-за Шекспира.
— Жаль, — сказал Браф. — Мне бы пригодилась дополнительная порция. Это четвертое действие, картина первая, строка десятая.
— Откуда, черт возьми, вам это так точно известно?
— Ничего странного, — объяснил Браф. — Я специализировался по искусству при Конгрессе США, в основном по журналистике и драматургии. Когда все это кончится, я собираюсь стать писателем.
Мак наклонился и вгляделся в кастрюлю.
— Завидую вам, приятель. Писатель — почти самая важная профессия в мире. Если писатель хороший.
— Ерунда, Мак, — сказал Питер Марлоу. — Существует миллион более важных занятий.
— Ваши слова говорят о том, как мало вы знаете.
— Бизнес гораздо важнее, — вставил Кинг. — Без бизнеса жизнь бы остановилась, а без денег и стабильной экономики никто бы не стал покупать книги.
— К черту бизнес и экономику, — заявил Браф. — Это обычные материальные вещи. Все обстоит так, как говорит Мак.
— Мак, — обратился к нему Питер Марлоу. — Почему вы считаете профессию писателя такой важной?
— Ну, паренек, во-первых, это то, чем я всегда хотел заняться и не мог. Много раз пробовал, но ничего не мог дописать до конца. Это самая трудная задача — дописать до конца. Но самое главное состоит в том, что писатели — это единственные люди, которые могут что-то изменить на этой планете. Бизнесмен ничего не может…
— Это чепуха, — воскликнул Кинг. — А как же Рокфеллер? И Морган? И Форд, и Дюпон? И другие? Благодаря их филантропии финансируется черт знает сколько научных исследований, и библиотеки, и больницы, и искусство. Да без их денег…
— Но они сделали свои деньги за счет кого-то другого, — сухо сказал Браф. — Они могли бы легко отдать часть своих миллиардов людям, которые заработали их для них. Эти кровопийцы…
— Я полагаю, вы демократ? — возбужденно спросил Кинг.
— Можете не сомневаться, это так. Посмотрите на Рузвельта. Посмотрите, что он делает для страны. Он вытащил страну, мы ему всем обязаны, а эти чертовы республиканцы…
— Чепуха, и вы понимаете это. Это не имеет никакого отношения к республиканцам. Экономический цикл развития…
— Все эти экономические циклы — бессмысленное вранье. Республиканцы…
— Эй вы, парни, — робко сказал Ларкин. — Никаких разговоров о политике, пока мы не поедим. Что вы на это скажете?
— Ну ладно, — угрюмо согласился Браф, — но этот малый чересчур благодушен.
— Мак, почему это так важно? Я все же не понимаю.
