— Писатель может на листе бумаги изложить мысль… или точку зрения. Если писатель хороший, он может оказать влияние на людей, даже если книга написана на туалетной бумаге. И он — единственный в нашей современной экономике, кто может сделать это, кто может изменить мир. Бизнесмен не может ничего без больших денег. Политик бессилен без положения или власти. Плантатор наверняка не может. И бухгалтер не может, верно, Ларкин?
— Конечно.
— Но вы говорите о пропаганде, — сказал Браф. — Я не хочу писать пропагандистские книги.
— Вы когда-нибудь писали для кино, Дон? — спросил Кинг.
— Я никогда ничего никому не продал. Какой же я писатель, если ничего пока не продал. Но кино — это чертовски важно. Вы знаете, Ленин говорил, что кино наиболее важное из пропагандистских средств, когда-либо изобретенных?
Он заметил, что Кинг готов броситься в атаку.
— А я не коммунист, сукин вы сын, я просто демократ.
Он повернулся к Маку.
— Господи, вот так всегда, — если вы читали Ленина, Сталина или Троцкого, вас называют коммунистом.
— Ну, вам следует признать. Дон, — сказал Кинг, — что среди демократов полно розовых.
— С каких это пор доброе отношение к русским означает, что парень является коммунистом? Они наши союзники, вы же это знаете!
— Мне жаль, что так сложилось, с исторической точки зрения, — заметил Мак.
— Почему?
— Потом у нас будет масса проблем. Особенно на востоке. Эти ребята даже перед войной доставляли кучу неприятностей.
— Телевидение скоро завоюет весь мир, — сказал Питер Марлоу, наблюдая, как над поверхностью похлебки колышется тонкая струйка пара. — Вы знаете, я смотрел демонстрации телевидения из Алекзандра-Палас в Лондоне. Бэйярд раз в неделю делает программу.
— Я слышал о телевидении, — сказал Браф. — Никогда не видел.
Кинг кивнул.
— Я тоже не видел, но на нем можно заработать чертову кучу денег.
— Только не в Штатах, это уж наверняка, — проворчал Браф. — Подумайте о расстояниях! Черт, оно, может быть, сгодится для маленьких стран, таких, как Англия, но не для настоящей страны, как Штаты.
— На что вы намекаете? — холодно спросил Питер Марлоу.
— Я имею в виду, что, если бы не мы, война продолжалась бы бесконечно. Ведь наши деньги, наше оружие и наша мощь…
— Послушайте, старина, мы сами хорошо справлялись, давая вам, кретинам, возможность оторвать задницу от стула. Это ваша война в той же степени, как и наша. — Питер Марлоу свирепо посмотрел на Брафа, который ответил таким же свирепым взглядом.
— Чушь! Почему, черт побери, ваши европейцы не могут убивать друг друга так, как они это делали столетиями, и оставить нас в покое. Я не понимаю. Нам приходилось выручать вас из беды и раньше…
И, забыв о времени, они спорили и ругались, и никто никого не слушал, и у каждого было свое твердое мнение, и каждое мнение было правильным.
Кинг сердито замахивался кулаком на Брафа, который в ответ тоже показывал кулак, а Питер Марлоу кричал на Мака, когда неожиданно в дверь с грохотом постучали.
Мгновенно воцарилась тишина.
— Чего вы там орете? — спросил голос.
— Это ты, Гриффитс?
— А ты решил, что это чертов Адольф Гитлер? Ты хочешь, чтобы всех нас посадили или еще что-нибудь?
— Нет. Извини.
— Угомонитесь, черт вас возьми!
— Кто это? — спросил Мак.
— Гриффитс. Это его камера.
— Что?
— Конечно. Я снял ее на пять часов. Три бакса в час. Даром ничего не получишь.
— Вы сняли камеру? — недоверчиво переспросил Ларкин.
— Верно. Этот Гриффитс — толковый делец, — объяснил Кинг. — Вокруг ведь полно народа, верно? Не найти спокойного местечка, так? Этот англичанин сдает камеру любому, кому хочется побыть одному. Не я придумал это, но Гриффитс здорово зарабатывает.
— Готов побиться об заклад, что не Гриффитс придумал, — сказал Браф.
— Капитан, я не умею врать. — Кинг улыбнулся. — Должен признаться, что идея была моя. Но Гриффитс имеет на этом достаточно, чтобы содержать очень хорошо себя и свою группу.
— Сколько вы с этого имеете?
— Всего десять процентов.
— Десять процентов — это справедливо, — сказал Браф.
— Так я есть, — сказал Кинг. Он никогда бы не солгал Брафу. И не только сейчас, но и в любом другом деле. Браф наклонился и помешал варево.
— Эй, парни, оно кипит.
Все стали заглядывать в кастрюлю. Да, похлебка действительно кипела.
— Нам лучше заткнуть окно. Сейчас пойдет запах.
Они заложили одеялом зарешеченное оконце, и вскоре вся комната наполнилась ароматом.
Мак, Ларкин и Текс сидели на корточках около стены, не отрывая глаз от кастрюли. Питер Марлоу сидел на другой стороне кровати, и так как он был ближе всех, то время от времени помешивал содержимое кастрюли.
Вода медленно кипела, заставляя изящные маленькие бобы всплывать на поверхность, потом исчезать опять в глубине кастрюли. Выделилось облачко пара, принеся с собой запах настоящего жирного мяса. Кинг наклонился и бросил в варево горсть местных приправ: куркуму, каджанг, хуан, така и еще гвоздику и чеснок. Запах стал еще сильнее и ароматнее.
Через десять минут Кинг бросил в кастрюлю зеленую папайю.
— С ума сойти, — сказал он. — Можно заработать состояние после войны, если найти способ обезвоживать папайю. Она смягчит и мясо бизона!
— Малайцы всегда употребляют папайю, — ответил Мак, но никто не слушал его, и он сам себя не слушал, потому что жирный сладкий дух обволакивал их.
Пот каплями тек по их груди, подбородкам, ногам и рукам. Но они не замечали пота и тесноты. Они знали только одно: все это не сон; вот мясо варится перед ними, и скоро, очень скоро они примутся за еду.
— Где вы достали его? — спросил Питер Марлоу без особого желания получить ответ. Ему просто надо было что-то сказать, чтобы разрушить это удушающее очарование.
— Это собака Хокинса, — ответил Кинг, не думая ни о чем. В голове звучал один мотив: Бог мой, как-хорошо-пахнет-как-хорошо-пахнет.
— Собака Хокинса?
— Вы имеете в виду Ровера?
— Его собаку?
— Я думал, это поросенок!
— Собака Хокинса?
— Господи!
— Вы хотите сказать, что это задняя часть Ровера? — спросил остолбеневший Питер Марлоу.
— Конечно, — сказал Кинг. Теперь, когда секрет был раскрыт, он не беспокоился. — Я собирался вам рассказать после. А в чем дело? Теперь вы знаете.
