— Привет, дружище. Я не могу его держать здесь вечно.
— Где он?
— Когда твой связной придет, я представлю его. Такой уговор. Он недалеко.
— Лучше приглядывай за ним. Ты же не хочешь, чтобы он смылся, правда?
— Ты делай свое дело, а я буду делать свое. Его хорошо охраняют. — Тимсен пососал свою «Куа», потом передал сигарету Кингу, который затянулся.
— Спасибо. — Кинг кивнул в направлении стены тюрьмы, на восток. — Ты знаешь о них?
— Конечно, — австралиец рассмеялся. — Скажу тебе еще одно, Грей идет сюда. Вся зона кишит копами и полно засад. Я знаю про одну банду австралийцев и слышал еще про одну, которая пронюхала о сделке. Но мои дружки охраняют все вокруг. Как только мы получим деньги, ты получишь бриллиант.
— Мы подождем охранника еще десять минут. Если он не придет, тогда все повторим снова. Схема та же, детали другие.
— Хорошо, дружище. Увидимся завтра, когда пожрем.
— Будем надеяться, что увидимся еще сегодня ночью.
Но этой ночью ничего не произошло. Они ждали, но Шагата так и не пришел, поэтому Кинг свернул операцию.
На следующий день Питер присоединился к толпе пленных, собравшихся на улице у госпиталя. Завтрак уже кончился, солнце жгло воздух, землю и все живое на ней. Даже мухи, казалось, стали сонными. Он нашел затененный клочок земли, устало сел на корточки в пыль и начал ждать. Боль в руке стала дергающей.
Его очередь подошла, когда наступили сумерки.
Доктор Кеннеди коротко кивнул Питеру Марлоу и показал на стул.
— Как дела сегодня? — спросил он рассеянно.
— Благодарю вас, неплохо.
Доктор Кеннеди наклонился и потрогал повязку. Питер Марлоу вскрикнул.
— В чем дело, черт возьми? — сердито спросил Кеннеди. — Я едва дотронулся до вас.
— Не знаю. Малейшее прикосновение вызывает адскую боль.
Доктор Кеннеди сунул термометр в рот Питеру Марлоу, потом запустил метроном и начал считать пульс. Ненормальный, частота девяносто. Плохо. Температура нормальная, и это тоже плохо. Он поднял его руку и понюхал повязку. От нее шел отчетливый мышиный запах. Плохо.
— Ладно, — сказал он. — Я собираюсь снять повязку. Держите. — Он дал Питеру Марлоу маленький кусок резиновой камеры, который он щипцами вынул из стерилизующего раствора. — Прикусите. Будет больно.
Он подождал, пока Питер Марлоу закусил резину, потом стал осторожно разматывать повязку. Но она присохла к ране, стала уже ее частью, и единственное, что оставалось делать, — это отрывать ее. Доктор уже давно не был ни ловким, ни умелым.
Питер Марлоу знал, что такое боль. А когда ты хорошо знаком с болью, ты знаешь ее пределы, оттенки и настроения. Имея привычку к боли и мужество, ты можешь позволить себе незаметно войти в боль, тогда она станет не страшной, только терпимой, и ее можно победить.
Но эта боль была невыносимой.
— О, Боже, — проскулил Питер Марлоу сквозь резинку, из его глаз ручьем лились слезы, дышал он с трудом.
— Я кончил, — сказал доктор Кеннеди, понимая, что это не все. Но больше он ничего не мог сделать, ничего. Здесь не могу. Конечно, больному нужно было сделать укол морфия, каждому дураку понятно, но он не мог сделать ему укол. — Теперь давайте посмотрим.
Он тщательно осмотрел открытую рану. Она была отекшей, воспаленной, желтоватого цвета с фиолетовыми пятнами. Покрыта слизью.
— Да, — сказал он задумчиво, откинулся на спинку стула, сложив пальцы домиком и рассматривая их. Помолчав, он сказал: — У нас есть три варианта. — Он встал и начал расхаживать, ссутулив плечи и говоря монотонно, как будто читал лекцию. — Сейчас рана приобрела новое качество. Или говоря проще, рана гангренозная. Газовая гангрена. Я могу оставить рану открытой и вырезать пораженную ткань, но думаю, это не поможет, заражение проникло глубоко. Поэтому мне придется отнять часть мышц предплечья, и тогда рука будет бесполезной. Лучшее решение — ампутация…
— Что?
— Конечно. — Сейчас доктор Кеннеди говорил не с больным, он читал лекцию в стерильной аудитории своих мыслей. — Я предлагаю высокую ампутацию. Немедленно. Тогда, возможно, мы спасем локтевой сустав…
Питер Марлоу взорвался в отчаянии.
— Это просто рана мягких тканей. Что с ней может быть плохого, это просто рана в мягких тканях!
Страх в его голосе вернул доктора Кеннеди на землю, и он секунду смотрел в побледневшее лицо.
— Это рана мягких тканей, но очень глубокая. И у вас началась токсемия. Послушайте, мой мальчик, это довольно просто. Если бы у меня была сыворотка, я бы дал ее вам, но у меня ее нет вообще. Если бы у меня были сульфамидные препараты, я положил бы их на рану, но у меня их нет. Единственное, что я могу сделать, это ампутировать…
— Вы, должно быть, сошли с ума! — заорал на него Питер Марлоу. — Вы говорите об ампутации руки, когда у меня только рана мягких тканей.
Рука врача стремительно схватила руку Питера Марлоу значительно выше раны. Он пронзительно вскрикнул.
— Вот видите! Это не просто рана мягких тканей. У вас токсемия, и она распространяется по руке и дальше в организм. Если хотите жить, мы должны остановить ее. По крайней мере это спасет вам жизнь!
— Вы не отрежете мне руку!
— Как вам будет угодно. Либо так, либо… — Доктор замолчал и устало сел. — Если хотите умереть, это ваше право. Не могу сказать, что я порицаю вас. Но Бог мой, разве вы не понимаете, что я пытаюсь вам объяснить! Вы умрете, если мы не ампутируем руку.
— Я не дам вам прикоснуться к себе! — прокричал Питер Марлоу с искаженным лицом. Он чувствовал, что убьет врача, если тот снова дотронется до него. — Вы сошли с ума! — закричал он. — Это рана мягких тканей.
— Хорошо. Вы не верите мне. Мы спросим у другого врача.
Кеннеди позвал другого врача, тот подтвердил диагноз, и Питер Марлоу понял, что этот кошмар ему не снится. У него действительно гангрена. О, Бог мой! Страх парализовал его силы. Он слушал, ослепленный ужасом. Они объяснили ему, что гангрена была вызвана бациллами, которые размножались глубоко в его руке, неся смерть, немедленную смерть. Его рука являлась распространителем болезни. Ее надо отрезать. Отрезать по локоть. Отрезать скорее, иначе придется отрезать всю руку. Но ему не нужно волноваться. Это будет не больно. У них полно эфира, не то что в прежние годы.
Потом Питер Марлоу оказался на улице, рука его была все еще с ним, — бациллоноситель в чистой повязке. Он, отрешенный от внешнего мира, спускался по холму. Он сказал им, этим докторам, что ему надо обдумать их предложение… Что обдумать? Что тут было обдумывать? Он очнулся от мыслей перед хижиной американцев и увидел, что Кинг один в хижине, настроен на встречу с Шагатой, если тот придет сегодня ночью.
— Боже, что с вами, Питер?
